– А кто это все делал, мам?
– Я не знаю, дочка, – искренне ответила мне мама. – Те люди, которые были у власти. И те, кто ими руководил. Американцы, я думаю. Я просто… никогда особенно не интересовалась этим. Жила как-то и жила. Сначала тяжело было после смерти родителей, неожиданной и преждевременной. Трудно было очень, жить не на что – я же в институте училась, заканчивала как раз, на пятый курс перешла. Стипендию нам совсем перестали платить, полгода не платили, а когда заплатили, я в магазин пришла – там молоко стόит больше, чем мне дали стипендию. И живи как хочешь.
– А как же ты жила? – ужаснулась я.
– Ученика первого взяла тогда, – улыбнулась мама. – И зарплату первую, точнее, деньги за уроки, знаешь чем получила? Молоком и домашним сыром. Мама мальчика, с которым я русским занималась, сварила сыр и принесла мне.
– Неужели людям был нужен русский? – удивилась я.
– А почему нет? Это только одна такая зима была, потом все вроде стало налаживаться. Но жизнь же не останавливалась, театры работали, цирк… Продуктов просто не было. Предприятия закрывались – но тоже не все сразу. Я же все равно в аспирантуру поступила. Тем более что никто особенно не хотел идти в аспирантуру – говорили, что теперь у нас не будет никакой науки, ничего вообще не будет. Мне, правда, не особенно пригодилась аспирантура… Разве что папу встретила твоего… Поехала от кафедры… У нас объявление висело… – Мама замялась, замолчала, подровняла салфетки. – Вот. А потом и вообще не до политики стало… Ты же у меня родилась…
– Замуж вышла, да?
Мама растерянно посмотрела на меня.
– В каком-то смысле – да… То есть… Давай я тебе потом это расскажу. Ладно, Сашенька?
– Когда, мам?
Мама отвернулась.
– Да что такое произошло, мам, что ты не можешь мне рассказать? Прямо тайна за семью печатями…
– Да, тайна… – прошептала мама, и глаза ее, как обычно в этих случаях, наполнились слезами. – Не мучай меня, пожалуйста. Хорошо?
– Хорошо. – Я обняла маму, такую маленькую и слабую.
Не знаю, хорошо ли это, что мне Мошкин кажется слабым и глупым, мама – маленькой и слабой, папа – слабым и капризным… Может, они совершенно нормальные, а что-то не в порядке со мной? У меня перерабатываются какие-то гормоны? Я посмотрела на себя в зеркальце, которое с утра лежало на столе. Да нет, вроде усы не начали расти. Потрогала руку выше локтя. И рука женская, бицепсов не хватает, на золотой значок ГТО еле отжалась, сил маловато.
– Собирайся, Сашенька, – пробормотала мама.
– В смысле?
– А я тебе не сказала? Мы же сегодня едем.
– Куда?
– В Финляндию, Сашенька…
– Как сегодня, мама?!.
– Я билеты взяла… Дядя Коля написал, чтобы быстрее ехали.
– А школа? А твоя работа?
– Работу я ночью почти доделала, сейчас курьер за ней приедет, завтра в издательство с утра отвезет. А школа… Ну мы же не надолго… На пару дней… Я, правда, обратный билет пока не брала…
Я даже развела руками.
– А где мы будем жить?
– У дяди Коли, наверное, – неуверенно сказала мама. – Что там жить-то? Переночевать пару дней… или сколько там… Разберемся… Ты слишком практичная, Сашенька… Я вот волнуюсь, не знаю, что с ним будет, когда он узнает, что его брат погиб…
– Двадцать лет назад? Ты издеваешься?
Мама иногда кажется мне совершенно нереальным человеком. Может быть, ей так удобнее. Или мне так удобнее… Странно… Получается – у каждого свой мир? У одного мир идеальный, иллюзорный, как вот у мамы… Все в нем хорошие, всех жалко, все правы, кроме самой мамы, которая виновата всегда и во всем… У другого – как у меня. Мама говорит, что я слишком практичная, раз меня интересует, где мы будем ночевать. Но я же не могу питаться божьей росой и ночевать на крылечке!
Через десять минут я вышла из своей комнаты с сумкой.
– Я готова, мам. Когда поезд?
– Поздно вечером с Ленинградского вокзала, Сашенька… Блузку белую возьми, понаряднее что-нибудь, платье в цветочек… которое ты ни разу не надевала…
– Я длинный свитер надену и джинсы черные, так и поеду, мам. Северная страна. И тебе советую одеться потеплее. Больше ничего брать не буду.
– А в сумке у тебя что?
– Автомат Калашникова, мам. К врагам же едем! «На границе тучи ходят хмуро!..» – пропела я.
– Сашенька! – Мама стала смеяться, но я видела, что она страдает.
Из-за моей резкости, нетерпимости, из-за того, что я совсем не похожа на мамин идеал. Из-за того, что не ношу платье в цветочек, вообще платьев не люблю, не люблю наручных часов, украшений, не крашусь и хорошо разбираюсь в политике. Я ведь знаю, что произошло в девяносто первом году – точнее, знаю, как об этом написано в учебнике, как в Интернете, как говорят коммунисты, как говорят правые… Все описывают какую-то свою историю. И мне было интересно, как видит это мама, которая пережила смену строя в сознательном возрасте. Я еще удивлялась, почему мама никогда об этом не рассказывала. Понятно теперь – потому что у нее в это время произошла своя трагедия и ей было просто не до чего.
* * *
– Хорошо все-таки, что ты выучила английский… Как они смешно говорят… У них звука «ш», нет, да? Быстро-быстро так… Как сухой горошек сыплется… – Мама поглубже натянула шапку. – Промозгло как-то… Ты поняла, куда нам идти?
– Конечно! Я еще дома посмотрела! – как можно увереннее ответила я.
Я совершенно не была уверена, правильно ли мы идем к трамваю, совершающему большой круг по Хельсинки, но маме говорить этого не стала. Мама и так была вся перевернута и растеряна больше обычного.
Северный город встретил нас холодным серым утром. Балтийское море видно не было, но близость его ощущалась. Дуло в лицо, в уши, в спину одновременно. Дуло ледяным, промозглым, пронизывающим ветром. Еще я не была уверена, чем закончится эта удивительная авантюра, на которую пустилась моя мама из любви к родственнику. Дядя Коля, кстати, на последнее мамино сообщение «Мы выезжаем, завтра будем» никак не ответил.
Город оказался невысоким, мрачноватым и малолюдным. В отличие от Москвы, из которой мы вчера уехали, снега не было совсем, улицы были сухие, как будто падающая с неба вода – в виде измороси – куда-то мгновенно девалась. Наверно, ее высушивал непрестанно дующий ветер.
Дом дяди Коли мы нашли довольно легко, на улице с непроизносимым названием Лёнроттинкату такой дом был только один – с башенкой, пристроенной наверху совершенно обычного жилого дома, правда, старого. Узкие окна, высоченная парадная дверь, много лишних каменных выступов – скорей всего, дом был построен в середине прошлого века или даже до Второй мировой войны.
– Интересно, что там, в башенке? – сказала я. – Неужели кто-то живет…
