У меня заиграл телефон, Сири объявила с издевочкой: «Нелли Егоровна… коровья морда… пистолет…». Мошкин, как и можно было ожидать, от неожиданности громко гыкнул. Я вот думаю – может, некоторые наши мальчики и девочки скоро лаять станут? Многие звуки, которые они издают, похожи на собачьи и вообще звериные.
Я отвечать Нелли Егоровне не стала. Но тут же пришел сигнал сообщения. На моем новом телефоне можно сообщения не открывать – они бегут по экрану. «Карла покусала Алисоньку… Приходи… Веня покусал Карлу… Вот такая курточка… Какую лучше надеть в гости?» Я не удержалась и все-таки открыла сообщение, чтобы узнать, кто же такая Карла. Новая собака, что ли? Я знаю, что иногда и даже очень часто сама бываю невероятно глупой – не умнее моего друга Мошкина. Мошкин, заглядывая в мой телефон, стал хохотать так, что поскользнулся от смеха и упал, приземлившись на одно колено.
Нелли Егоровна прислала несколько фотографий Алисоньки в обновках. Нежно-розовая курточка, отороченная мехом, подпоясанная жемчужным ремешком, изящная стеганая шапка с огромным белоснежным меховым помпоном… Алисонька была похожа на Снегурочку, у которой по колдовству какого-то злого волшебника морда стала вдруг собачьей… Вот она уже в другой курточке, как настоящая рокерша… Кожаные брючки, кожаная куртка, черная повязка на голове… А вот Алисонька несчастная, трясущаяся, очевидно только что покусанная, и очень страшное лицо Нелли Егоровны, искаженное снимком с неправильного расстояния, когда мы сами себя снимаем и получаются странные, словно нездоровые лица.
А вот это, кажется, тот или та (Карла же!), кто покусал Алисоньку. Пока моськи жили у нас, Нелли Егоровна времени даром не теряла и обзавелась еще одним животным. Конечно, хорошо, когда человек так любит домашних животных… Небольшой зверек с пушистым тельцем, похожий одновременно на крысу и на кролика, с большими ушами, в пилотке американского солдата. Все понятно! Если на меня надеть пилотку американского солдата, я тоже буду кусаться. Шиншилла, в пилотке, военных ботинках – надо же, ведь кто-то шьет их! – пристально смотрит в камеру.
Мы не знаем, о чем думают животные. Это мы считаем, что ни о чем. Убиваем их – для забавы, для еды, для шкур. Выращиваем специально, чтобы убивать. А если представить, что они любят, боятся, надеются – просто у них развитие пошло в другую сторону. Как у нас когда-то шло, до того как с нами что-то случилось и мы резко потеряли шерсть, силу, ловкость, умение лазать по деревьям, взяли в руки камень и стали им стучать – и так стучали миллионы лет, пока вдруг один из нас не открыл электричество, второй – не залез внутрь атома, а третий не понял, как сделать так, чтобы их энергию поставить себе на службу. И если бы еще не пришел четвертый и не сказал – а ведь теперь так легко можно убить всех, кто мне лично мешает быть главным…
Мошкин прыгал рядом со мной, махал длинными руками и ухал. Я убрала телефон, ничего не отвечая Нелли Егоровне, которая вызывала меня, считая, что мне очень нужны деньги и я опять буду к ней бегать, возиться с ее капризами и моськами. Даже если и нужны – к моськам я больше не пойду.
Мошкин проводил меня до дома, пересказывая фильм и то и дело теряя нить, мыча, начиная сначала, приставая, понимаю ли я, какой классный фильм, интересно ли мне.
– Безумно интересно! – ответила я Мошкину около своего подъезда и открыла дверь магнитным ключом, собираясь уйти.
– Алекса, Алекса… – Мошкин загородил мне путь. – Это… Подожди…
– Что?
– Это…
– Леша, когда ты придумаешь, что сказать, пиши.
– А если… это… не придумаю? – Раскрасневшийся на морозе Мошкин был невероятно красив и безумно глуп одновременно.
– Сиди придумывай, – вздохнула я.
Ведь надо серьезно думать о своем будущем – например, какие дети могут родиться от такого Мошкина? А если они будут еще глупее, чем он? Вообще не смогут говорить… Будут гыкать, смеяться, прыгать, кататься по полу… И я не смогу научить их разговаривать – Мошкин же необучаемый! А сам Мошкин прекрасно их будет понимать… И так они и будут общаться на своем языке… «Гы!» «Гы?» «Гы-гы!» «Гы-ы-ы-ы…»
Дома мама ждала меня с каким-то изумительным обедом. Даже странно, что я не толстая. Мама так вкусно готовит, что мне где-то в другом месте еда всегда не нравится. Если мы ходим в ресторан с папой и полубратьями, папа часто сердится, что я не прихожу в восторг от ресторанной еды.
– Мам… А вот ты как отнеслась к тому, что в стране поменялся строй?
Мама застыла с вилкой в руках.
– Что ты имеешь в виду?
– В девяносто первом году, мам.
– Дочка… – Мама отложила вилку. – У меня же как раз в то время… Мама с папой же как раз погибли в начале лета…
– Прости… Я… не связала…
– Да. И мне было ни до чего. Я понимала, конечно – что-то происходит в стране. Помню, телевизор сидела смотрела, лето, август был, я шила на руках, пыталась чем-то себя занять, взялась пришивать новые крючки к шторам… Я на дачу не могла в то лето ездить… Не знаю, мне там еще хуже было. Дома – их вещи, а на даче растет все живое, все мамины цветы, кусты… А их нет…
Я молча слушала маму. Она никогда не рассказывала о том времени. А я – не спрашивала.
– Ну вот, я шила, как-то успокаивалась… А по телевизору – танки едут по Москве, собралась кучка людей у Белого дома, дым, стреляют, кричат что-то… перевозбужденный Ельцин, он еще так плохо говорил, неправильно, несвязно, слова так странно выговаривал… Всерьез все это не воспринималось, а стреляли вроде всерьез… Я пошла в магазин – там нет ничего.
– Это путч был, да?
– Так его назвали… Сидели за столом растерянные мужчины с перевернутыми и помятыми лицами, что-то читали по бумажке – совершенно невнятное… За что они, за кого, против кого, что происходит… Правда, танки пригнали, но стреляли же не по людям, по Белому дому, и бросали дымовые шашки…
– Ты что, даже не поняла, что это все – революция?
– Это не было похоже на революцию. Переворот… Тем более переворотом назвали путч, неудавшийся, а не ельцинский переворот. То есть с ног на голову… Ельцин ведь раньше к власти пришел… в июле… И ни о какой революции никто не говорил… Он же как будто за демократию был… Хотя демократия у нас вроде и без Ельцина была… Демократия – это же власть народа, а власть народа в единственной стране была – в Советском Союзе, за всю историю человечества. Об этом мечтали веками. Декабристы мечтали, до них идеалисты все мечтали… Поэтому в девяносто первом все было непонятно… мне, по крайней мере…
– Большевики тоже революцию семнадцатого года сначала переворотом называли… – тихо сказала я. – А потом?
– А что потом… – вздохнула мама. – Страна же к тому времени, считай, разломалась… Все стали отделяться – Армения, Грузия, Прибалтика, еще и Молдавия туда же, началась катавасия с подписанием нового союзного договора с остальными, а договориться не смогли… И тогда всей правды не говорили, и сейчас не все пишут… Я, если честно, понять ничего не могла. Прилавки пустые, денег нет… Говорят по радио и телевизору ахинею какую-то… Мне и без них плохо… Праздники стали переименовывать…
