– Если глагол первого спряжения… – распиналась мама. – Артем, какие у нас глаголы первого спряжения? Смотри, вот если… Артем, соберись, пожалуйста, детка…
Артем молчал и смотрел на маму, не мигая. О чем он думал – совершенно непонятно. Мама вздохнула и начала объяснять ему отличительные признаки первого и второго спряжения – в сотый раз за этот год. На уроке Артема я обычно дома и делаю домашнее задание в своей комнате, мне все отлично слышно, хоть мама и говорит негромко. Я показала за маминой спиной Артему, как расплющится его голова, вылетят глаза и разлетятся в разные стороны раздробленные косточки, если он не перестанет издеваться над мамой. Мальчики отлично понимают этот жестовый язык.
Мамин ученик обиженно засопел и наконец посмотрел на маму живым взглядом.
– Ничего не понятно… – пробубнил он.
– Так вот я объясню тебе! – обрадовалась мама. – Сашенька, ты что-то ищешь? – обернулась она ко мне.
– Второй том Толстого, мам. Сейчас уйду, извини.
– Хорошо, хорошо! – улыбнулась мама. – У нас вот как раз лед тронулся…
Я для укрепления результата показала Артему, когда мама опять повернулась к нему, как одним движением я срублю его голову и разрублю его самого пополам. Главное верить в то, что ты делаешь. Тогда человек, которому ты это говоришь, даже вот таким интересным образом, международным мужским языком жестов, принимает от тебя этот волевой посыл и получает необходимый импульс. Как это точнее объяснить, я не знаю, и никто не знает, не разобрались еще в этом ученые, но это точно так.
Артем сглотнул и хрипловато проговорил:
– Это… – Он наклонился поближе к столу, чтобы выпасть из моего поля зрения. – Тут… суффикс…
Мама, видя проснувшийся интерес своего самого слабого и безнадежного ученика, захлопала в ладоши:
– Ну вот, видишь! Стоит только подумать! У тебя же такая светлая голова!
Артем не удержался, сам поднял голову и посмотрел на меня. Я улыбнулась и кулаком изо всей силы дала ему под дых, в воздухе, разумеется. У пацана задрожали губы, и он попытался напустить слезы.
Мама растерянно обернулась на меня.
– Сашенька…
Я подхватила увесистый том Льва Николаевича Толстого.
– Непротивление злу насилием, мам! Писать пошла. Формальное эссе. Два аргумента за, два – против, один – с объяснением того, что те, кто думает не так, как надо, – идиоты. Заключение: так как думаем мы – это единственная истина.
– Ужас… – Мама искренне покачала головой. – Какой ужас. Да, но так теперь надо, конечно.
– У вас не так было?
– Мы не писали эссе. Мы писали сочинения. Читали книги и писали по ним сочинения.
– А разве не надо было в каждом сочинении писать о том, что коммунистическая партия привела к победе революции?
– Сашенька, ну какая революция в «Войне и мире», например?
– Ладно, мамуль, я не буду мешать, вот у Артема мысль рвется наружу, он хочет про спряжения все точно узнать, да?
Я знаю, что моя сила вовсе не в том, что я сильная и смелая, а в том, что я красивая. Это действует больше всего, в том числе на Артема, у которого пробиваются ранние усы.
Но красота – это не руки, не ноги, не нос и не глаза. Тем более не волосы и не уши. Красота – это что-то другое. Есть безусловные красавицы. А остальные могут быть и красивыми, и некрасивыми, в зависимости от того, кем они себя считают и как себя ведут. Если накрасить розовой краской челку, исколоть ухо дешевыми блестящими сережками, обтянуть всю себя черным: черными колготками, черной тряпочкой вместо юбки и черной маечкой с огромным декольте и ходить, с надеждой смотря на пацанов – кто подойдет ко мне первый, – точно никто не подумает, что ты красивая. Этому меня мама, разумеется, не учила. Я сама делаю такие выводы – материала для наблюдения у меня хватает.
С того занятия Артем всегда взглядывает на меня, розовеет, что-то пытается делать. Вот какой интересный путь к сердцу маленького сопливого мужчины! «Накормить!..» Если бы все было так просто! Они бы сидели, ручные, раскормленные, и рот открывали в ожидании сладкого кусочка. Они же не семенные хряки в животноводческих хозяйствах, а личности! Сложные, другие, только с виду похожие на нас, у них голова по-другому устроена. А если представить, что весь организм обслуживает маленький кусочек загадочной материи, находящейся в прочной костяной коробке, если представить, голова и ее содержимое – это главное… Ведь иногда считают наоборот – что голова думает, как и куда пойти ногам, что съесть желудку, что делать рукам… А я думаю, что это не так.
Просто мы совершенно ничего не знаем о себе – что такое человек. Я пытаюсь разобраться – с помощью книг, в основном. И прихожу к интересному выводу: есть вещи, о которых некоторые люди думали еще три тысячи лет назад, и я, оказывается, задаюсь теми же вопросами. Ответа пока нет. А кто-то даже не понимает, о чем это они – Аристотель, Кант, Гегель, Лев Николаевич Толстой, Булгаков, Бердяев и – я, читающая их книги…
Нет, я не философ и не писатель и не собираюсь получать гуманитарную профессию. Но я не могу расти, как трава. У меня голова постоянно что-то анализирует, сопоставляет, придумывает, требует пищи. Я и моя голова… Интересная тема для исследования. Я попробовала поделиться своими мыслями однажды с мамой, но она невероятно испугалась: «Сашенька… Может, надо сходить к врачу? Это случайно не раздвоение личности? Давай запишемся к психиатру?» Больше я ее пугать не стала, размышляю о жизни сама.
Мама – тоже думающий человек, просто у нее на размышления совсем не остается времени, потому что она постоянно работает. То, что умеет делать мама, людям нужно, но оплачивается плохо. Однажды мы читали на уроке английского текст какого-то американского журналиста, и мне запомнилась одна его мысль: «Если ваша профессия не оплачивается, значит, людям это не нужно». Может быть, в Америке это и правда. Но у нас – как раз наоборот. Кому, например, нужны политические партии, которые набирают на выборах полпроцента? Что кому они могут дать? Кому нужны посредники в продаже? Кто-то что-то производит, например, фермер – молоко, кто-то это покупает – мы с мамой, а между нами – как минимум два звена, одного не бывает никогда. Звено – это тот, кто продает, а точнее – перепродает. И они-то больше всех получают.
А мама – учит русскому и исправляет ошибки в книгах, это и есть ее основная работа, поэтому она только два раза в неделю ездит на работу, а остальные дни работает дома. Она приносит огромные рукописи чужих книг, отпечатанные на больших листах, и сидит, согнувшись, по многу часов, правит в них ошибки. Иногда ошибок бывает мало – теперь всё исправляет компьютер. Иногда, даже несмотря на это, рукописи такие безграмотные, что мама исписывает листочки, аккуратно ставя пометки на полях. А потом раздается звонок, и какой-нибудь автор так ругает маму, что она сидит потом бледная и пьет успокоительные капли с резким больничным запахом.
Так пахло в больнице, куда я однажды попала маленькой, когда мама думала, что я проглотила свой шатающийся зуб. Мне сделали рентген, просветили весь живот, зуб не нашли и оставили на всякий случай в больнице – как просила мама. Точнее, она не просила, она просто умоляюще смотрела на врача и дрожала, он и решил сделать для нее что-то приятное и оставил меня в палате. Я не спала всю ночь – мешал резкий неприятный запах, духота, постоянные звуки странного аппарата, который был включен около одной кровати в палате.
