– А, кстати! – Мама засмеялась. – Там мальчик какой-то тебе писал… Ты извини, я видела, как по экрану слова бежали… И Джонни писал… Я не открывала, Сашенька, просто видела…
– Да ладно, мам…
– Мальчик что-то странное писал…
– Неприличное?
– Нет, бессвязное. А тебе могут писать неприличное, да, Сашенька? – Мама грустно вздохнула. – Вот и выросла ты.
– Мам, я выросла. Но неприличное никто писать не решается. А что там с моськами? – Говоря, я уже умылась и оделась. – Надо идти их искать.
– Да нет. Не надо.
– Почему?
– Я же нашла их, – развела руками мама и тихо засмеялась. – Ты что думаешь, я собачек на улице погибать оставлю? Сначала нашла Алисоньку… Почему-то они в разные стороны побежали, представляешь? Алисонька запуталась в кустах. Нос ободрала себе… А Веню мы потом с ней долго еще искали. И она меня поцарапала. А он покусал…
– Да кто бы сомневался! У них же мозгов нет… Так где они, мам?
– Спят… убегались, – вздохнула мама. Она показала мне телефон, который она с некоторых пор, как я, стала постоянно носить с собой по квартире (дурная привычка, кстати, но я ничего поделать пока с собой не могу).
Я прочитала: «Спят сладкие зайки».
– Это что, мам?
– Я отдала собак, ты уж извини, Сашенька. Мне показалось, так лучше будет.
– Кому?! – Я не верила своим ушам.
– Отнесла их домой, к хозяйке. Мне казалось, они тебе мешают, раздражают тебя. Ты хоть и смеешься все время, шутишь, но стала очень раздраженная. Да и утром вставать тебе раньше нужно. Отнесла. Без спросу. Извини меня.
– Мам… Ты издеваешься, что ли? За что извиняться? Спасибо!..
Я, кажется, вообще ничего не знаю о своей маме и ничего не понимаю. Последнее, что она могла бы сделать – это отнести собак Нелли Егоровне, да еще когда я спала. А она это сделала.
– А чемоданчики?
– Чемоданчики надо отдать, я не успела, а то Нелли Егоровна чуть не упала в обморок, когда увидела собак без одежды.
– Мосек… – машинально поправила я маму. – Все, мы свободны?
Я даже не верила такому счастью. Ведь мы думали, куда пристраивать собак на время поездки. Робеспьер-то справится сам. Раз в день к нему будет приходить соседка, подливать воду и давать еду.
– Все, можем ехать к дяде Коле, мам?
– Да.
– Мы там покатаемся на оленях?
– Почему, Сашенька?
– Так Финляндия же, мам… Северная страна, пустынная… Брусника, олени, лопари… йоккала-коккала… пару слов надо выучить, так, для форсу…
Мама, смеясь, отмахнулась от меня.
– Надо подумать, что ему подарить. Что-нибудь русское, как ты думаешь? Поедем сейчас в магазин. Я шапки такие видела… Немножко на буденовки похожи, теплые… Там ведь всегда холодно.
Я с опаской взглянула на нее. Мне кажется, она нисколько не вдумывается в то, что дядя Коля когда-то уехал отсюда, потому что не любил свою страну. И ничего русского ему совсем не нужно. И вообще. Я знала, что все не так просто. Мы же не к далеким родственникам в деревню едем, а совершенно в другую страну, к человеку, которого, считай, не знаем. Но почему-то маму это совершенно не заботило.
– И пряник тульский надо купить.
– С Кремлем, да, мам?
– Можно и с Кремлем… – несколько неуверенно согласилась мама. – История же у нас одна…
– Ага. Только отношение к ней другое. Ему надо привезти майку «Я – русский».
– Сашенька… – осторожно сказала мама. – А ты собираешься задираться с дядей Колей?
– А то – что? Не возьмешь меня?
Я услышала характерный сигнал сообщения. Потом еще и еще. На дисплее телефона, который лежал в кухне, нервно вспыхивало: «А?» «?» «???»
Это Мошкин, проснувшийся рано, писал и ждал ответа. Что-то предлагал. Параллельно приставал Джонни, вчера пропустивший на спектакле (надо было так уйти в виртуальную реальность!) все главное представление с Глебушкой в главной роли. И теперь он хотел знать, что же там произошло, а наш общий папа пытался свести все, как обычно, к шутке. Вот Джонни и послал двенадцать сообщений ВКонтакте, пытаясь разузнать, что случилось на спектакле.
Джонни я отвечать не стала, потому что не знала, что написать, чтобы не подвести папу и чтобы ему не попало от крокодильей морды. А Мошкину я ответила кратко: «Я готовлюсь к экзаменам и тебе советую». Я сегодня собиралась к Надежде Ивановне и, секунду поколебавшись, написала Мошкину: «У меня дело, хочешь, пойдем со мной». «Да!» – ответил Мошкин, даже не спрашивая, какое дело. Минут через пять от него пришло сообщение: «Я занят, но я все отминю». С русским у Мошкина не очень. Поскольку я ничего не отвечала, Мошкин послал такое сообщение-значок: согнутая рука с выпуклыми бицепсами. Потом полусинее лицо с глазами, закатившимися от ужаса. Потом сорок знаков вопроса. Кричащее лицо, красное лицо, синее лицо, фиолетовое лицо…
Иногда мне доставляет радость и удовольствие разговаривать без слов. Понятиями. Не очень четкими. Ну что такое «синее лицо»? Паника, ужас, недовольство или жизнь после смерти, что? Но смешно и понятно. А иногда меня это дико раздражает.
Я набрала его номер. Мошкин, понятное дело, сейчас лишится где-то там, где он сидит или стоит с телефончиком, дара речи. И не ответит. Телефон – только для общения с предками, которые тебя потеряли, или с училками, если они вдруг тебе звонят и спрашивают, не хочешь ли ты в воскресенье, вместо отдыха, поехать в другой округ на олимпиаду и не хочешь ли получить тройку в семестре, если не поедешь.
Нет, сказала я. Хочешь общаться – общайся. Ты мне писал все утро. Значит, хочешь. Я позвонила еще раз и еще. На четвертый или пятый раз Мошкин ответил:
– Ну?
– Привет, Леша.
– Ну? – опять сказал Мошкин.
– Ты что-то хотел? Ты писал мне. Я не поняла – про синее лицо не поняла.
Ну вот что я стала задираться к Мошкину? Он разговаривает так, как разговаривают все его сверстники, я в том числе. Значками. Нам так удобнее. Только у кого-то речь еще осталась – у меня, например, я думаю, это оттого, что у меня мама работает дома и не ездит на работу, не тратит два-три часа на дорогу. И у нее есть время, чтобы со мной разговаривать. А если у детей родители очень заняты, им разговаривать не с кем. Друг с другом они разговаривают с помощью значков, символов, картинок. Максимальный объем доступной информации под картинкой – два предложения, больше уже никто читать не станет. Может быть, это не так плохо, как кажется тем, кто много говорил. Просто мы и наши дети будем другими.
Если вырастут те, кто не читал Толстого и Достоевского (для них это длинно, и невозможно переварить такой объем информации, ненужной и несмешной…), то эти люди не будут заставлять своих детей читать Толстого и Достоевского, это же понятно. Значит, будет другая цивилизация. У нее будут иные ориентиры, иные ценности, условности, задачи. Например, все будут играть. И максимально разовьется игровая индустрия. Играть везде и во все. Играть и шутить. Никто не будет воевать… Так ведь может быть?
