Мама, на мое счастье, была дома. Она открыла мне дверь очень задумчивая, оглядела меня, проследила, как я поставила сушить совершенно мокрые ботинки. И только после этого сказала:
– Папа звонил. Ругался.
– М-м-м… – промычала я в ответ, не в силах вступать в спор. Ведь все равно окажусь виноватой я. Даже в том, что Глебушка пошел на сцену.
Пока я ехала в метро и потом шла пешком до дома минут двадцать, я представляла, как расскажу маме в лицах о том, что произошло в театре. Но раз уже звонил папа… И – ругался!.. Что уж я могу сказать!
– Очень переживал, что ты убежала, – продолжила мама.
– Ясно.
– Сашенька!.. – Мама прижала руки к груди, что-то хотела добавить, но почему-то не стала.
– Мам, я замерзла.
Я налила себе чаю, потом приняла горячий душ, потом выпила еще чаю. Но меня это не спасло. Моя осенняя красивая курточка, которую я надела, чтобы быть неотразимой, меня подвела. К вечеру у меня стало болеть горло и резко поднялась температура, как всегда бывает в таких случаях. Я болею редко и сильно. И тут совсем некстати позвонил папа.
– Да, Сережа, – услышала я мамин голос. – Сашенька? Заболела. А как ты думал? Как ты мог отпустить ее одну? Ну и что… Не хочу ничего слушать…
Или мне казалось все это, потому что температура была уже больше тридцати девяти? Я уснула, а когда проснулась, рядом сидел папа, на коленях у него был большой мишка. Точно такого же мишку он дарил мне в три года. Приятный такой, мягкий, шелковый мишка… Как хорошо, что папа пришел с игрушкой… Как давно он не дарил мне никаких игрушек… Папа держал в руках чашку – огромную, на боку у нее был нарисован целый волшебный мир, его можно рассматривать часами и всё не рассмотреть – гномики, летающие феи, крохотные домики, переплетающиеся цветы, из которых вырастают все новые домики… Из чашки шел пар, папа протягивал мне ложку, приговаривая: «Надо пить, надо побольше пить…» И очень громко лаял Веня. На пороге в комнату лежал Робеспьер, а папа все просил маму: «Убери, пожалуйста, кошку, у Глеба аллергия…»
Я снова уснула, а когда проснулась утром, то температуру как рукой сняло. Я потрогала лоб. Нет, все нормально. Горло больше не болело. Я огляделась. Ни огромной чашки с феями, ни мишки не было.
– Мам… – позвала я. Голос вроде нормальный, даже не хриплый. Голова только болит немного.
Я почувствовала приятный запах, мама что-то пекла.
– Сашенька, как ты?
– Хорошо.
– Горло болит?
– Нет.
– Как хорошо, Сашенька! Ты так металась всю ночь во сне!
– А ты всю ночь не спала?
– А как же я усну, если у тебя такой жар… Нет, конечно.
– Ляг, поспи.
– Я не хочу, Сашенька! – улыбнулась мама.
– Мам, папа вчера приезжал вечером?
Мама внимательно посмотрела на меня.
– Нет.
– Я так и думала.
– А звонил утром?
– Нет. Ты мне расскажешь, что произошло в театре? Почему ты ушла, папе на ногу наступила, даже не извинилась… – Мама отвела глаза. – Ну то есть… Я же там не была, папа так расстроился…
Можно быть совершенно железобетонным человеком и не обращать внимания на такие вещи. Мне кажется, так легче жить. Человечество придумало очень много способов терпеть несправедливость и унижение. Как странно, что за тысячелетия не выработался такой рефлекс или не изменилось что-то внутри человека. Один человек всегда унижает другого. А другой от этого страдает. И ничего не меняется в природе человека. Поэтому я не верю в теорию эволюции. А совсем не потому, что я верю в Бога. Бог – это Бог, а эволюция – это эволюция. Если бы так все было просто, как нам объясняют в школе, давно бы уже на земле были люди-рабы и люди-хозяева. Переродились бы. А ведь даже в самом жалком рабе, пластующемся перед хозяином, живет маленький хозяин – и он ищет хоть кого-то, чтобы руководить и пнуть при случае. Сколько раз я это наблюдала в школе. Дылда кланяется перед директором, редко заходящим в нашу школу, потому что работает в другом здании, потом идет орет на кого-то из наших. Тот, кто пострадал от Дылды, орет или толкает младшего. Младший срывается на еще более слабом. Пирамида рабства…
Глядя на расстроенную маму, я решила перевести тему.
– Мам, а что мы теперь будем делать с моим разрешением на выезд? Ты поедешь одна к дяде Коле? Или…
Я подумала – можно было бы сказать маме, что папа дал мне разрешение. Если на границе его потребуют, пусть меня одну ссадят… Но ведь мама так расстроится – и что я ей врала, и что меня ссадили. Нет, не подойдет. Тогда есть еще один вариант. Тоже не очень легальный, но…
– Ты не будешь возражать, если я… подделаю папино разрешение? У нас же есть старое. Вот я с него цветной ксерокс сделаю. Дату поменяем… В фоторедакторе все можно сделать. У меня программа есть.
– Сашенька!.. – Мама всплеснула руками. – Нет, конечно! Мы сделаем так. Поедем без разрешения. Если спросят и станут придираться, не пустят… Слезем на границе, поедем обратно. Что ж делать!
– А как же дядя Коля?
– Ты мне дороже всех, Сашенька, – не совсем твердо, но искренне ответила мама.
Поскольку я как раз смотрела не на маму в тот момент, а на Робеспьера, залезшего на подоконник и сидевшего между двух цветков орхидеи как фарфоровый кот – неподвижно и величественно, – я точно знаю, что мама сказала это абсолютно искренне. И неуверенно.
Странно. Почему человеку так нужно, чтобы его любили? Все ищут любовь. Невозможно, мучительно жить, если тебя не любят. Нужно постоянно убеждаться в чьей-то любви. Вот мне очень важно, чтобы меня любили мои родители. Зачем? Я не самодостаточна? Или это заложено в природе человека и никто не может с этим ничего поделать?
– Ты меня не слушаешь… – Мама присела ко мне на кровать. – Как ты себя чувствуешь?
– Отлично, мам. Я побегу на улицу с моськами.
Только сейчас я поняла, что почему-то не слышно лая, цокота, привычной возни…
– Я… – Мама виновато посмотрела на меня. – Я их потеряла.
– В смысле?! – Я аж подскочила на кровати. – Как – потеряла?!
– Я пошла с ними рано утром гулять… – стала оправдываться мама.
Я заметила, как Робеспьер царственно повернул голову и стал слушать. Неужели он что-то понимает? Или ему помешало солнце, которое сегодня, после десяти дней черной, мрачной непогоды вдруг не то чтобы выглянуло, а стало пробиваться сквозь пелену туч?
– Мам…
– Ну конечно, ты-то болеешь…
– Я здорова. У меня все прошло. И что случилось?
– Они… Я же не знала, что надо их все время держать на поводке… Я думала, они хотят побегать… Веня так лаял…
– Он всегда лает, мам. Знаешь, есть такие мальчики – болтуны. Просыпаются, открывают рот и не закрывают его. Говорят, говорят… Так и Веня…
