– Сюда иди! – позвала я Веню.
Не думаю, что он понял, что я говорю, но тоже попятился. Я схватила его, ткнула заодно в Алисонькину лужу, потом в прогрызенный стул. Веня стал отчаянно, хрипло лаять, вырываться, исцарапал мне все руки и искусал – он-то мастер на это.
– Ну, так-то уж с ними не надо! – покачала головой мама. – Так, ну все… Я сделала заказ на экспресс-визу… Ужас… Столько денег. Ну ладно. Хоть на поезде можно доехать, близко, хорошо.
Я молча смотрела на маму. Ведь и у меня есть предел. Почему они такие жестокие и говорят при этом, что жестокая я? Кто из нас чего-то не понимает? Из всех этих почти смешных и полусерьезных мелочей складывается невыносимая жизнь. Моя невыносимая жизнь. Может быть, мне уйти куда-нибудь? А как же одиннадцатый класс, Академия? Надо посмотреть, нет ли филиалов Академии где-то в другом городе. Где папа не будет обязан, как хороший отец, приходить ко мне полтора раза в месяц, а мама не будет убиваться из-за моей черствости и непохожести на ее настоящую дочь, которую она забыла в роддоме.
* * *
Пока я переодевалась в гардеробе, я уже поняла – что-то случилось. Бегали училки туда-сюда, наш вечно сонный охранник не сидел за стойкой, а стоял у высокого зеркала, полностью отражаясь в нем, и казалось, что их два – два «дяди Миши», толстых, невыспавшихся, в черной мятой форме, встревоженных и никогда ничего не знающих.
Когда по вестибюлю понеслась, как встревоженная птица, яркая и растрепанная, Дылда, я уже успела от кого-то услышать слово «в заложники». Все переглядывались, перешептывались.
Я спросила у Бобошкиной, которая стояла у решетки, отделявшей закуток с вешалками от вестибюля, и держалась за нее руками с таким видом, как будто это ее взяли в заложницы:
– Ты не знаешь, что там такое?
– Леша… – прошептала Анжелика.
Понятно, что для нее в школе есть только один Леша – Мошкин.
– Что – Леша?
Она метнула на меня страшный взгляд. Глаза у Анжелики большие, темные, навыкате, и если она злится и смотрит на тебя при этом (а чаще всего на меня она смотрит, именно когда ей очень плохо от злости, ревности, ненависти, когда она просто не может не смотреть!), то возникает ощущение, что из этих глаз на тебя изливается какая-то мрачная, тягучая, невидимая, но ощутимая энергия. Хочется побыстрее уйти. Единственный способ отразить эту энергию – рассмеяться. Что я и сделала. Бобошкина мгновенно покраснела.
– Прости, – сказала я. – Это у меня нервное. Так что – Леша?
– Леха в заложники училку взял, – весело проорал мигом ввинтившийся между мной и Анжеликой Мяка.
В отсутствие Мошкина Мяка всегда норовит оказаться рядом со мной, чем-то помочь, глупо пошутить, убрать стул, если я на него собираюсь сесть, спрятать мой телефон, постараться прочитать мои последние сообщения Мошкину – как будто там есть что-то интересное…
– В смысле? – похолодела я. – В каком смысле – в заложники?
– Он требования выставил… – неохотно проговорила Анжелика, уже не глядя на меня, потому что сквозь щуплого, но юркого и постоянного двигающегося Мяку взглядом меня сильно не прожжешь.
– Какие?
– Чтобы ему сто тысяч лайков до двенадцати часов накрутили. Все щас сядем и будем накручивать! – так же жизнерадостно объяснил Мяка. – А чё – без вариантов!
– Вы что, с ума сошли? – прошипела я. – Какие сто тысяч лайков? Он что, заболел? Зачем это ему? А училка – кто, какая?
Мяка беспомощно посмотрел на меня – такое количество вопросов Лешин лучший друг был не в силах переварить.
– Я ему поставила лайк, – прошептала Анжелика, но так, что слышали многие.
Она занимается в школьном театральном кружке, обычно играет Снегурочку на Новый год, внучку Весны на Масленицу и первоклассницу на первое сентября и умеет шепотом говорить очень внятно и громко. У Бобошкиной не хватает в арсенале нескольких согласных, но это бывает даже мило. И сейчас у нее получилось «Я ему пофтавива вайк…»
– На что – лайк? Он что, стал блоггером? Или снял ролик? Или спел что-то?
– Он записал обращение, – ответил Мяка, трясясь от смеха.
– О чем?
– Ну… – Мяка неопределенно развел руками. – Вообще… Танцевал…
– Танцевал? Мошкин?
Я обратила внимание, что многие вокруг нас стоят и смотрят что-то в телефонах. Собственно, это дело обычное. Но сейчас как-то было понятно, что все смотрят одно и то же. Я открыла Лешину страничку ВКонтакте.
Мошкин, почему-то в белом гриме, танцевал перед камерой в телефоне, то и дело пропадая из виду, значит, снимал себя сам. Танцем это можно было назвать только условно, потому что Мошкин поднимал согнутую в локте руку и делал странный шаг в сторону. Потом возвращался обратно, наклонялся вперед и резко отбрасывал тело назад. Вот и весь танец. Сделав так раз пять, он начал говорить, забыв опустить руку. Она у него так и осталась поднятая на высоту подбородка и согнутая в локте.
– Хаюшки всем! – хрипло проговорил Мошкин, глядя в камеру и не мигая. – С вами я, Лпджмнриотшотм…
– Кто?!! – спросила я Мяку, который заглядывал сзади, норовя положить мне голову на плечо. Я отпихнула Мяку. – Нормально стой, не вались на меня.
– Ага… – сказал Мяка. – Ты чё, не знаешь Лейса Мариотта Тимаса младшего?
– Ко-го?
– Люди, она не смотрит «Сон разума»! О чем с тобой говорить?
– Дим, я с тобой вообще говорить не хочу, я пытаюсь понять, что случилось с твоим другом и как ему помочь.
– Лайк поставь! – глупо улыбаясь, сказал Мяка. – Я уже поставил!
– Так, ладно…
Я хотела пройти, но целая гурьба мельтешащихся мальчишек помладше загородила проход из гардероба, один из которых был мамин ученик Артем. В школе он то и дело норовил поздороваться со мной, как с хорошей знакомой. Каждый раз я отвечала ему так, чтобы он точно не понял – стоит ли еще раз смело и развязно со мной здороваться или лучше спрятаться, когда я иду навстречу. Он в испуге замирал и обдумывал мои неожиданные слова. С мальчиками надо именно так. Хорошо, что у них весь мыслительный процесс обычно написан на лице. В этом они искреннее нас. Если верить Талейрану – язык человеку дан для того, чтобы скрывать свои мысли. Девочкам, может быть, и да. А мальчикам – чтобы хвастаться и привлекать девочек.
– Привет! – сказал мне Артем и попытался отсалютовать, как солдаты американской армии.
Я отмахнулась от него. Придет сегодня к маме заниматься, вот и поздороваюсь.
– Какую учительницу он взял в заложницы? – спросила я Мяку.
– Молодую какую-то… А, кажется, англичанку! Знаешь, такая, с косой ниже задницы…
– Не разрешаю говорить «задницы» об училке, – машинально поправила я Мяку.
– Ладно… – немного удивился Мяка, но, польщенный, что я так много уделяю внимания именно ему, принялся рассказывать: – Я… это… вчера… вышел на балкон… там… это… мороз… а я… это… дверь открыл… не, сначала окно открыл… потом дверь… вышел… ну и это…
