– Шаламова? Его тоже не печатали, ты что, Алехандра! Кроме стихов, кажется… Так, слушай, не перебивай! Я хотел что-то изменить в нашей жизни, понимаешь? А изменить можно только через сознание.
– Ты был диссидентом? – удивилась я.
– Не совсем… Но… Я активно был против советского режима. Я делал все, что в моих силах, чтобы люди поняли – так жить нельзя.
– Как, папа?
– В страхе.
– Чего лично боялся ты?
Папа остановился.
– Что ты хочешь доказать? Что мы жили лучше, чем вы сейчас? Что я зря боролся?
– Да я просто спрашиваю, пап… – Я дотронулась до его плеча. – Против чего ты боролся? В каком страхе жил? Зачем хотел сломать или раскачать систему?
Я могла задать папе еще очень много остроумных вопросов – например, не был ли он американским, китайским или немецким шпионом. И в какой связи это все находится с его походом на Тянь-Шань. Но не стала.
– Я… – Папа задумался. – Ну, понимаешь, Алехандра, мы жили плохо. Одинаково. Все жили одинаково.
– Одинаково – это плохо? – искренне удивилась я.
– Конечно.
– Я думала, бедно – это плохо. Нечестно – это плохо. А одинаково…
– Да! Да! – выкрикнул папа. – Жили – одинаково плохо! Убого! На грани нищеты! У нас не было колбасы! Нормальной одежды! Хороших книг! Мы макулатуру сдавали, чтобы хорошую книгу купить!
– Зато хорошие книги были на вес золота, и бумага не пропадала, шла на переработку, – негромко ответила я. А что, я буду молчать и слушать всю эту ахинею только потому, что ее произносит мой папа?
– Мы были пугалом! Нас боялись! – прищурившись, продолжил папа.
– Боятся – значит, уважают! – попробовала свести к шутке я.
– Никто нас не уважал! Никто совок не уважал!
– А космос? А наука? А образование? А медицина? Армия, флот, урожаи, танки, машины…
– Еще скажи – автоматы Калашникова!!
– Автоматы Калашникова.
– Всё. Ты меня достала. – Папа остановился. – Я тебя не затем кормлю, чтобы ты… чтобы ты…
Я тоже остановилась. Папа набрал воздуху – видимо, непросто было ему это выговорить:
– Чтобы ты режиму служила, который я ненавижу!
– Подожди. – Я даже отступила от него в оторопи. – Какой режим ты ненавидишь?
– Нынешний!
– Ты же воевал с прежним, с советским…
– Конечно! Конечно! А что теперь происходит? Опять армия, опять всех пугаем… Тот режим сломали, начали вроде жить нормально – нет, надо им лезть опять везде… Опять к совку зовут… Танки, парады… Со своим словом везде лезем… Агрессоры…
– Пап, пап… – Я осторожно погладила папу по рукаву. – Ты так не переживай. Давай начнем со старого. Лучше расскажи мне, что тебе так не нравилось в советское время, почему ты хотел все сломать, как ты говоришь. Ну, колбаса, точнее, ее отсутствие, ну, одинаково все жили…
– Одинаково плохо – ты не слышишь меня?!
– А что плохо-то было, папа? – как можно аккуратнее спросила я. – Образование бесплатное, аспирантура бесплатная, можно было два высших получать – учись сколько хочешь. Только учись. Работа всем выпускникам была. Лечили всех бесплатно, оперировали бесплатно, жилье у всех было, прививки делали всем, фильмы прекрасные снимали, балет, театры – ну что, папа? Санатории, дома отдыха… Никто никого на улицах не резал, террористов и маньяков не было…
– Был. Был маньяк.
– Один, да, папа?
– Нет. Были маньяки! Куча маньяков! Но-о… но это все скрывали! Ты не понимаешь. Ты живешь в другой стране, и наших ужасов, нашего страха ты не знаешь.
– Если ты скажешь, чего боялся лично ты, родившийся уже после того, как умер Сталин, я тебе поверю.
– Я боялся… Ну как… – Папа кивнул на лавочку, живописно усыпанную влажными листьями: – Посидим, а то я что-то… Наплавался с утра, устал…
– Мокро сидеть, – остановила я папу. – Просто не надо так бежать. Ты распалился и бежишь. Чего ты боялся?
– Что меня посадят, – неуверенно ответил папа. – За антисоветскую пропаганду.
– А как ты вел пропаганду? Солженицына печатал? Я вот читала, кстати, что у него половина неправда. Пишут те, кто сами сидели в советских лагерях.
Папа отчаянно захохотал.
– Неправда?! Неправда?!! Да ты что говоришь? Неправда… За что же ему тогда Нобелевскую премию дали?
– За неправду, пап. Нобелевскую премию по литературе часто дают тем, кто ругает Россию. Ты ведь не вчера родился.
– Я… Да ты… Да это же… Я же… Меня же чуть не упекли…
– Не упекли же!
Мне надоело это. Папа мне не друг. Папа мне папа. Я обязана уважать его, он обязан кормить меня до восемнадцати лет. Так написано в учебнике по обществознанию. А если человек тебя кормит, ты не можешь уничтожать его в споре. Поэтому разговор по душам имеет некоторые ограничения. Приходится себе это напоминать. Даже зря он опять завелся.
– Если бы ты мог еще раз родиться, ты бы в какой стране хотел появиться на свет? – попробовала перевести разговор я.
Папа ошарашенно посмотрел на меня.
– Что ты меня провоцируешь?! Ну, точно не здесь! Не в стране уродов!
– Поэтому я и спрашиваю – где.
– Тебе правда интересно?
– Конечно.
– М-м-м… – Папа задумался. – Ну… Например, во Франции…
– Почему?
– Там… Ну как… Все французское… Вино, женщины красивые… Музыка… Устрицы… Вообще тепло…
– В Африке тоже тепло. А французы сдаются на второй день войны.
Папа отмахнулся.
– Ты глупая. Еще… ну в Италии…
– Почему?
– Там красиво… Тепло… вино…
– Женщины… – шепотом подсказала я, – с устрицами…
– Да, женщины! Да! Ты же взрослая уже! Женщины – красотки. Ходят по улицам… такие…
– Итальянцы не выиграли ни одной войны, папа!
– Ты что, издеваешься надо мной! При чем тут война? Ты, кстати, определилась, куда поступать будешь? На курсы надо идти. Мать сказала, ты сама все решаешь. Что такое «сама»?
– У мамы такое красивое имя, папа, почему ты всегда называешь ее «мать»?
Папа пожал плечами.
– Мне никогда не нравилось имя твоей матери.
– Почему же тогда я появилась на свет?
Папа остро взглянул на меня.
– Чудная ты. Откуда это в тебе? Ты слишком внешне похожа на меня, поэтому у меня никаких вопросов к твоей матери нет, но… Слушай-ка, как ты ловко сбиваешь с темы… Так куда ты идешь учиться?
