В парке было мрачновато. Последние золотистые листья на осинах и кленах чуть раскрашивали серую действительность, но разве что чуть. Папа, человек одновременно толстокожий и чувствительный – смотря к чему, – крутил головой, недовольно вздыхал, доставал платок, сморкался.
– Что веселого в школе? – с надеждой спросил папа.
– Мила Яскина откусила палец физруку, – сказала я.
– Что?!
– А что такого? Он ей палец в лицо совал, совал, тряс им, слюной брызгал, она взяла и откусила.
– Ты… ты… да что ты говоришь? Это правда?
– В общих чертах – да, – вздохнула я.
Не рассказывать же папе, что Мила Яскина перепортила уже всех мальчиков в классе – и тех, которые испортились бы и без нее, и тех, кто еще годик, может, походил бы без этого особого блеска в глазах, который появляется у них после того, как они сходят к Миле в гости. Хотя какая разница – годом раньше, годом позже. Я вот не пойму, ходил ли к ней Мошкин, и стараюсь об этом не думать. Потому что мне в принципе все равно, но не совсем. Если он все время трется около меня, то не надо в минуты отчаяния бегать к Миле Яскиной за утешением.
– Так… Я не хочу этого ничего знать. Мать отдала тебя в такую школу – это ее выбор. Что еще веселого в твоей жизни?
– Нам экономичка рассказала про Турцию… – Я с сомнением посмотрела на папу. Вообще-то это смешно и невероятно глупо, особенно тому, кто знает нашу экономичку – строгую, чопорную, самолюбивую, но будет ли смешно папе?
– Про Турцию – давай, – кивнул папа.
– Там, когда на рынке тебя спрашивают: «Как деля?», никогда нельзя отвечать: «Хорошо».
– Почему? – зевнул папа.
– Потому что «хорошо» по-турецки означает «Я – какашка».
Папа поперхнулся.
– Ну ты даешь! И ты хочешь сказать, что у вас так шутит учитель?
Я кивнула. Папа насупился.
– Да-а-а… – сказал он. – Да-а-а…
Мы походили по парку молча. Я подумала – кстати, жаль, что нет Джонни и Глебушки. С ними всегда очень шумно и тоже не так, как планирует папа, но зато весело. Папа сам затевался несколько раз что-то рассказывать – то о бандитах, которые пытались наезжать на его бизнес, требовали невероятных процентов, то о сыновьях, как они провели неделю. Но сам замолкал. Я видела, что он не знает, что мне можно говорить – по возрасту, по степени нашего родства… Я – дочь, но как будто немножко ненастоящая.
В общем, и так все было не весело, а тут еще я возьми и расскажи, как закончилась моя самая лучшая и сердечная в полном смысле слова дружба. Я давно хотела рассказать папе о Лене. Зачем? Не знаю. Есть вещи, которые хочется забыть и никому никогда не рассказывать. А о чем-то хочется говорить, говорить – с близкими людьми, как будто от разговоров может что-то измениться в прошлом. И то, что изменить уже нельзя, вдруг пойдет по-другому. Так иногда кажется.
Три года назад я познакомилась на региональных соревнованиях по ориентированию с девочкой. Она сама подошла ко мне и спросила, во сколько общий сбор. Я посмотрела на нее, и у меня что-то качнулось в голове. Мне показалось, что я встретила сестру, которую потеряла в детстве. Девочка была похожа на меня и одновременно не похожа. Но просто как будто родная. Я это лицо знала, я ее всегда представляла, когда думала, что однажды встречу лучшую подругу, на всю жизнь. Ее звали Лена. Точнее, ее и зовут по-прежнему Лена, только теперь уже другие люди ее так зовут. Я больше никак ее не зову.
А в первый день мы разговорились, пошли вместе выполнять задание, хотя были в разных группах, потом сели вместе обедать, потом возвращались домой в электричке. Лена доехала до Москвы, там ее ждал папа, он отвез ее домой, Лена с родителями живет в Смоленске.
Через две недели я собралась к ней в гости. Через месяц она приехала ко мне на выходные. Мы переписывались, звонили друг другу чуть ли не каждый день – хотя сейчас никто никому не звонит. Она младше меня на семь месяцев и пошла в школу на год позже, но эта разница никак не ощущалась. Лена умная, начитанная (это большая редкость среди моих ровесников), при этом спортивная, красивая…
Иногда у меня было странное ощущение, что она ближе мне, чем мама. Быстрее понимает, что я хочу сказать, чувствует то, что я не договариваю. К тому же я старше на класс, и иногда очень приятно было сказать: «Делай так, я ведь это уже проходила!» Лена, правда, никогда не следовала моим советам и сама пыталась меня учить. Но меня это только смешило. Потому что я чувствовала в ней родственную душу и все ей прощала. Мы одинаково относились почти ко всем вещам. Почти. А потом Лена влюбилась.
Я переживала вместе с ней, она читала мне свои стихи в стиле русских «жестоких» романсов и неотправленные письма, рассказывала, чем закончились ее разговоры с Костей, посылала переписку. Лена плакала, иногда не хотела со мной разговаривать, потому что не могла разговаривать ни с кем, лежала, отвернувшись к стене – когда ей девочки написали, что у Кости другая. Это оказалось неправдой, или Лена его простила, история как-то запуталась. И у них все началось снова, Лена повеселела. Звонила мне, писала, мы иногда разговаривали в выходные до трех ночи… Я все знала про ее Костю.
Потом мне стало казаться, что он очень противоречивый человек, и одно с другим не сходится. Вроде жадный, а вроде щедрый. Вроде псих, а вроде такой спокойный, что даже страшновато – не пьет ли транквилизаторы. Вроде может подраться, а вроде и нет. Однажды во время нашего разговора Лена была грустная, неохотно рассказывала, как они с Костей ходили в кафе, и он там ее обнимал, но как-то не так, как Лена рассчитывала… А на что она рассчитывала, понять было сложно… Я чувствовала себя неловко и поэтому спросила:
– А платил кто, Костя?
Лена очень удивилась:
– В смысле – Костя?
– Ну, кто платил за кофе, мороженое?
– Валентин, конечно. При чем тут Костя?
Тут уже удивилась я.
– А-а-а… Валентин тоже с вами ходил… А кто это?
Лена хмыкнула.
– Что, разве я тебе не рассказывала? Не может быть! Это мой парень.
– Ты рассталась с Костей?
– С Костей? Ты что! Я же его люблю! Я же вчера тебе стихи про него читала, ты забыла?
Да нет, я как раз рифму помнила – «Костенька-ноченька», я еще заметила про себя, что рифма так себе, но Лене говорить не стала. Она часто спрашивает, есть ли замечания к поэзии, а если ей сказать, что есть, то обижается.
– Не забыла…
– Ну вот.
– Тогда я не понимаю…
– Что ты не понимаешь! – вздохнула Лена. – Я же говорю тебе – ты в Москве своей очень отсталая! Тебе кажется, что я здесь отсталая, в Смоленске, а отсталая как раз – ты!
– Да мне не кажется…
Не со многими людьми я так мямлю, как часто мямлила с Леной.
