Когда я пришла на берег реки, там уже сновали волонтеры. У нас очень странная компания. Есть несколько старших школьников и студентов – это люди, в чем-то похожие на меня. А есть взрослые, они – другие. Я не думаю, что, когда мы вырастем, мы станем такими же.
Ко мне подбежал Мошкин. Он стал ходить на всякие волонтерские мероприятия не потому, что он хочет, чтобы жизнь на Земле стала немного лучше, а потому что гоняется за мной.
– Алекса, Алекса… – Подбежать-то подбежал, а что сказать – не придумал. – Гы… – издал неопределенный звук Мошкин. Попрыгал на месте, тряся руками, как будто освобождая уставшие от тренировок мышцы, снова сказал: – Гы… – Страшно разозлился на самого себя, что мозги никак не сворачиваются на самую остроумную колкость – а ему кажется почему-то, что меня надо завоевывать именно так, постоянно задирая и говоря глупости. – Гы… – Опять то ли проблеял, то ли засмеялся от неловкости Мошкин.
– Леша, пакет бери, – вздохнула я. Очень трудно с дебилами, особенно если они в тебя влюблены. – И пошли собирать бутылки.
– Гы! – обрадовался Мошкин. – Это… Прикид у тебя… тупой…
Я кивнула. Ну хоть смог выговорить что-то, и то ладно. Тупой прикид – это комплимент, на мошкинском языке.
– Мешок открой, поставь и ходи собирай – сначала пластик, а потом соберем стекло, в отдельный мешок. Если металлическое что-то будет, клади в сторону.
– Ага! – обрадовался Мошкин.
Мама не случайно спрашивает, нравится ли мне он. Если посмотреть на него со стороны, то кажется, что Мошкин – идеальный мальчик для того, чтобы в него влюбиться. Стройный, светловолосый, Леша не очень хорошо видит, но очков у него нет, и когда он молчит и серьезно, внимательно вглядывается в даль, то становится похожим на универсального положительного героя из американского фильма. Обычно это человек со славянской кровью – поляк какой-нибудь, чех или наш, сын эмигрантов. Лицо приятное, милое даже, глаза выразительные (только что они выражают у Мошкина – вот вопрос!), уши не слишком торчат, лоб ясный, высокий… Но! Стоит Мошкину открыть рот – беда. Потому что в голове у него мусор, вроде того, что мы сейчас собираем – неотсортированный.
– Алекса, Алекса… – Мошкин швырнул в черный пакет пару пластиковых бутылок из-под пива и снова нарисовался около меня. – А я думал… это… что ты не придешь… Блин.
– Штраф за «блин», – машинально сказала я, как обычно говорю своим полубратьям.
– А какой? – Мошкин застыл с какой-то грязной палкой в руках. Не знаю, что мешали или ковыряли этой палкой. Хорошо, что Нелли Егоровна не видит меня рядом с такой палкой, извелась бы вся.
– М-м-м… – Я подумала. У полубратьев штраф – десять рублей, но у них полно карманных денег. А вот что потребовать у Мошкина… – Нет, наоборот давай. Целый день без «блинов» – тебе приз.
– Какой? – Мошкин очень глупо улыбнулся.
Именно поэтому я и сказала, сама от себя не ожидала:
– Поцелуй. В щеку, разумеется.
Мошкин интуитивно схватился за свою щеку. Ему повезло, у него почему-то нет прыщей, может быть, пока не созрели, или вообще не будет. Так бывает, но крайне редко.
– Не-ет… Давай… – Он хотел что-то сказать, видимо, настолько глупое, что стал дико смеяться еще до того, как сформулировал мысль.
– Без торга, – отрезала я. – Тем более ты все равно не выдержишь без «блинов», у тебя, Мошкин, очень засоренная речь.
К нам подошел один из взрослых, совершенно непонятный человек, Михаил Тимофеевич. Вот как странно. Вроде человек делает доброе дело, отдает свое свободное время, изо всех сил старается ради других людей – ни за что, даже не за доброе слово. А вот неприятный он и всё тут. То ли из-за неопрятности, то ли из-за бегающего взгляда, который никак не фокусируется в одной точке, то ли еще из-за чего-то, трудно определяемого словами. Мы же сложные существа. Что-то видим, что-то слышим, а что-то ощущаем, и слов этому часто нет – тому глубокому, что ощущается.
– Как дела? – спросил Михаил Тимофеевич и улыбнулся.
Лучше бы он не улыбался. Когда у человека нет зубов – я понимаю, что он не виноват! – но когда у него нет многих зубов, а те, что есть, давно съедены, улыбка не получается. Точнее, получается, но особенная.
Если бы я не хотела стать фээсбэшницей, я бы пошла на философский факультет и философствовала бы с утра до вечера – почему у человека такие странные сны, непохожие на реальность, почему мы такие неоднозначные, противоречивые, почему люди все пугающе одинаковые в своей сути и одновременно такие разные… Но я хочу действовать, а не болтать. Поэтому мой выбор сделан в пользу разведки. Я буду работать дома, в России. Я понимаю, что офицер не выбирает. Недавно я прочитала, что слово «офицер» вернули в армию только в сорок втором году, а после революции всех, кто командовал, так и называли – командир. Младший командир, старший командир…
Так вот, командир не выбирает, как и солдат, где ему служить. Но я знаю, что я сделаю. Я языки учить не буду – чтобы меня не послали разведчицей в другую страну. Или так – учить буду – ведь надо знать язык врагов! – а на экзаменах специально буду сыпаться, чтобы получить четверку или тройку. И чтобы мне однажды не сказали: «Старший лейтенант Веленина, теперь вас зовут Джейн Кук, вы родились в штате Массачусетс, ваши родители умерли, вот вам новый паспорт, новый облик и новая биография. Служите Родине далеко за ее пределами. Езжайте и живите там, ждите задания».
Мошкин вместо ответа на вопрос Михаила Тимофеевича пренебрежительно хмыкнул. Не нравятся ему другие волонтеры, ему нравлюсь я. Даже ровесники не нравятся, из них он тут же ревнивым взглядом выбрал двух пацанов, к которым стоит ревновать, как он считает. А уж здешние взрослые – вообще не его компания. Увидят знакомые – засмеют.
– Как дела, ребятки? – опять спросил Михаил Тимофеевич, причем спрашивал он конкретно у Мошкина.
Тот недовольно повел плечами. Ну, уж конечно, на «ребяток» он точно не отзовется!
– Нормально, спасибо, – ответила я. – Собираем мусор. Сначала пластик, потом стекло. Кладем в пакет.
Золотое правило, которому меня, возможно, научила мама когда-то давно. Или я придумала его сама. Ведь никогда толком не помнишь, чему тебя учили, а что ты понял сам. Правило такое: когда взрослые не знают, что спросить, и задают сложные комплексные вопросы, например: «Ну, как ты? Как вообще жизнь? Что новенького?», надо начать описывать то, что ты делаешь в настоящий момент или делал сегодня:
«Я сейчас дописываю упражнение по русскому, потом вытру пыль с полки и пойду за хлебом». Или:
«Сегодня я ходила в школу на шесть уроков, потом у меня была тренировка в парке по спортивному ориентированию до семнадцати сорока пяти. Потом стемнело, и я пошла домой, ехала на троллейбусе. Сейчас сижу дома, читаю Лермонтова».
«А-а-а-а… – удовлетворенно скажет папа (этот тот взрослый, который чаще всех спрашивает у меня, что же у меня «новенького»), – молодец…»
