Она казалась в эти мгновения совершенно свободной и счастливой. Бесхитростно счастливой. Смех ее напоминал птичье пение после грозы, когда все птицы не умолкая радостно щебечут. Ей следовало бы всегда быть такой счастливой.
И тут он заметил, что поблизости что-то поблескивает на земле. То был отражавший солнечные лучи лоскуток ткани. Оливия выронила свой ридикюль.
Лайон поднял его за уголок, и изнутри вывалилась расческа… и еще что-то белое, сложенное в плотный квадрат, чуть развернувшийся при падении. Он осторожно поднял его. И почти сразу же понял, что это такое. Его большой палец нащупал в углу вышитые буквы: ЛАДР.
Но как его носовой платок попал к ней? Платок был совершенно чистый, если не считать крошечной капли крови.
И тут он вспомнил ту ночь, когда покинул Пеннироял-Грин. В ту ночь отец ударил его.
Выходит, все это время Оливия хранила его платок и повсюду носила с собой…
Лайон прикрыл глаза, и грудь его едва не взорвалась от радости – как в тот раз, когда он впервые сжал Оливию в объятиях.
Возможно, это было все, что им отпущено судьбой, – те короткие, полные райского блаженства встречи на час или два. Встречи, разделенные долгими днями тоски и страданий… Возможно, им были предначертаны свыше лишь эти немногие счастливые мгновения в их жизни, скрытые от глаз людских, как это убежище среди скал. Да, может быть, и так, но все же…
Лайон тяжко вздохнул, глядя вслед любимой и поражаясь несправедливости судьбы. У него то и дело перехватывало дыхание от охватившего его неистового желания, жестоко терзавшего его и грозившего свести с ума.
Она любила его! Всегда любила! Он точно это знал. Более того, он был твердо уверен, что рожден для того, чтобы любить ее. И если эта любовь была проклятием – то что же тогда назвать благословением? И как узнать, что он должен сделать ради счастья – ее и своего собственного?
Оливия шагала босиком вдоль берега, пока влажный песок не превратился в холодный серебристо-серый камень, поверхность которого, наверное, уже много столетий тщательно полировалась струящейся водой. Девушка ненадолго остановилась, а затем осторожно шагнула чуть вверх и проникла за водопад, в небольшую нишу за ним. Ниша оказалась довольно глубокой, поэтому гладкая задняя стена сводчатой впадины оставалась сухой, а в воздухе сохранялся приятный запах влажной земли.
Оливия сделала глубокий вдох и сквозь завесу воды выглянула наружу.
На берегу виднелась стопка одежды и пара сапог, а рядом – аккуратно расстеленное одеяло. Значит, Лайон уже успел раздеться и сейчас находился в воде. А почему же она медлила? Она тоже сумеет быстро управиться, если не станет долго раздумывать.
Ей не составило труда стащить платье через голову, после того как справилась с тесемками. Затем, сняв сорочку, Оливия аккуратно сложила одежду возле дальней стены и теперь, уже полностью обнаженная, приготовилась стать под струи водопада – не такое уж привычное дело для англичан. Впрочем, она совсем бы не удивилась, если б узнала, что кому-то из ее братьев уже доводилось проделывать такое.
Какое-то время она просто стояла, наслаждаясь наготой, стояла, ничем не стесненная и свободная от всего, что ограничивало бы ее движения, – увы, прекрасные английские платья замечательно с этим справлялись.
Теплый ласковый воздух, насыщенный влагой, мягко обволакивал ее обнаженное тело, превращая самые обычные действия – поднять руки, пройтись босиком, резко повернуться – в необычайно чувственные и полные смысла.
Наконец Оливия ступила под струю воды и, ошеломленная, ахнула, затем рассмеялась. Контраст между прохладной водой и бархатистым теплым воздухом дарил невероятное наслаждение. Она поднесла мыло к воде и потерла между ладонями. Слишком энергично, как оказалось. Мыло выскользнуло у нее из рук и с плеском упало в воду. Его тут же унесло прочь.
– Проклятье! – воскликнула Оливия, и скалы заметно усилили ее голос, словно она была актрисой, стоявшей на сцене в «Ковент-Гардене».
Нырнув в прохладную воду, Лайон тут же вынырнул – то было как бы крещение, помогавшее прочистить мозги. О, какое это блаженство – избавиться от беспокойных мыслей и снова обрести радость жизни!
Какое-то время он плыл на спине, наблюдая, как в небе над ним парила чайка. Но чайку явно терзал голод, с которым ей приходилось постоянно бороться. Вся ее жизнь протекала в поисках пропитания.
Увы, его, Лайона, тоже терзал голод, но совсем другой. А свобода от чего бы то ни было – от прошлого ли, от семьи или от любви – на самом деле оказалась всего лишь иллюзией, в чем он недавно убедился.
Краем глаза он вдруг заметил неподалеку что-то белое, поблескивавшее в воде. Это оказался кусок мыла, проплывающий мимо. Лайон протянул руку и схватил его. И тут же встал на каменистое дно. Он мгновенно сообразил, что именно держал в руке: средство для достижения цели. Средство, с помощью которого можно было заключить сделку. Или, что гораздо вероятнее, совершить ужаснейшую ошибку.
Он мог бы просто проводить взглядом этот кусок мыла, и тот уплыл бы в океан. Мог бы сунуть мыло к себе в рюкзак и забыть о нем. Он мог бы найти множество более разумных решений, но вместо этого поступил совсем по-другому.
Повернувшись к водопаду, Лайон громко крикнул:
– Может, ты что-то потеряла, Оливия?!
В ответ – молчание. Она явно колебалась. «Оливия, позволь своему телу решать», – мысленно подсказал ей Лайон.
Наконец послышался ее голос:
– Оно… теперь у тебя? – Она явно нервничала.
– Оно проплывало мимо, направляясь к Гавру, но я поймал.
И снова молчание. Лайон затаил дыхание. Через несколько секунд спросил:
– Тебе оно нужно?
Он тоже ужасно нервничал. Очень многое зависело от ее ответа, и он не знал, что именно ему хотелось услышать.
Наконец она произнесла:
– Да, – послышался наконец голос Оливии.
Глава 20
Не сказав больше ни слова, Лайон направился к ней.
Он никогда не сомневался в правильности своих решений – такую привычку Лайон унаследовал от отца. Рожденная самоуверенностью, высокомерием и привилегированным положением привычка эта значительно окрепла за последние несколько лет и, в конце концов, превратилась в черту характера.
Лайон выплыл в бо́льшее озеро и внезапно, ошеломленный, остановился, увидев очертания ее обнаженного тела, скрытого завесой воды. Стоя с запрокинутой головой под струившимся по телу потоком, Оливия походила на мраморную статую, какими украшают фонтаны.
Когда-то он крепко прижимал ее к себе, но тогда на ней были слои муслина, а вот сейчас… Все прошедшие годы он думал, что для него не имело значения, как Оливия выглядит под одеждой. «Она могла бы иметь голову девушки, а тело носорога, и я все равно испытывал бы перед ней благоговейный трепет», – говорил он себе.
