Ей вдруг пришло в голову, что они оба, наверное, знали все об одних и тех же людях и об одних и тех же местах, но видели все это по-разному. В том числе – и собственные семьи.
– Мне хотелось бы походить на нее в старости, – сказала Оливия.
– У вас нет ни единого шанса стать к старости такой же, как она, – ответил Лайон.
Оливия нахмурилась.
– Почему же? Я безмерно восхищаюсь ею. Она делает так много добра…
Лайон криво усмехнулся.
– О, не сомневаюсь, что она действует необычайно успешно и добивается блестящих результатов. Подобно генералу армии она определяет потребности и нужды, созывает добровольцев – свои войска – и устремляется к цели. Однако я думаю, что дело тут отчасти в разочаровании. Ей просто необходимо направить свою энергию в другое русло. Сыновья ее по большей части уже взрослые, а супруг, как мне кажется, ей смертельно наскучил. Я ни за что не поверю, мисс Эверси, что вам предначертана судьбой такая же безрадостная и тоскливая жизнь.
Оливия едва заметно улыбнулась. Высказывание Лайона насчет супружества миссис Снид казалось немного скандальным. Но, с другой стороны, ведь он старше ее и, следовательно, опытнее. Он уже многое повидал и, наверное, лучше знал людей… Так что очень может быть, что он прав. По крайней мере – отчасти.
Ах, бедная миссис Снид! Какая удача, что у нее, Оливии Эверси, впереди целая жизнь – яркая и захватывающая! И какая удача, что Лайон Редмонд проявлял к ней интерес.
– Вы провидец, мистер Редмонд?
Он ослепительно улыбнулся, и от его улыбки у нее перехватило дыхание.
– Нет, я всего лишь наблюдатель.
Они снова умолкли на некоторое время.
– Кстати, о вложении денег. Я думаю зайти завтра в книжный магазин Тингла примерно в два часа. Хочу посмотреть, не поступили ли какие-нибудь книги об Испании. Тингл держит их рядом с разделом истории, который, как вы, возможно, знаете, находится в самой отдаленной и запыленной части магазина, у задней стены. Полагаю, именно по этой причине покупатели не часто добираются до этих полок.
Оливия мгновенно поняла, что имелось в виду, и почему-то пробормотала:
– Испания – солнечная страна.
– Да, – коротко ответил Лайон, и она почувствовала, что он тоже нервничает.
Они опять помолчали, затем он, помрачнев, произнес:
– Терпеть не могу вальсы.
Оливия невольно вздрогнула и взглянула на него с удивлением. А он вдруг улыбнулся и добавил:
– Это потому, что они слишком уж быстро заканчиваются…
Оливия потупилась, не зная, что ответить. И в тот же миг музыка смолкла. Но сердце ее все еще продолжало кружиться в вальсе.
Тут Лайон поклонился ей, она сделала реверанс в ответ, и он повел ее в другой конец бального зала, к подругам, – повел так, словно возвращал на прежнее место украденную статуэтку.
Глава 5
На следующий день
Без двадцати два Лайон бросился к двери своей спальни, но внезапно остановился. Рывком открыв ящик письменного стола, он вытащил лист бумаги, стопку которой держал под шкатулкой палисандрового дерева, той самой, что с двойным дном. Набросав две короткие фразы, он посыпал записку песком, чтобы чернила быстрее высохли, затем сложил листок и сунул в карман сюртука.
Перед зеркалом, уже у лестницы, он снова ненадолго задержался, чтобы удостовериться, что галстук в порядке. И это оказалось роковой ошибкой. Только он положил ладонь на перила – ему нравилось с их помощью перепрыгивать сразу через несколько ступенек, – как голос за спиной остановил его.
– Лайон… на несколько слов. Будь любезен.
Оглянувшись, он увидел, что дверь кабинета приоткрыта и оттуда высовывается рука отца, жестом подзывая его.
Вот дьявольщина… Вызов в «тронный зал» – так они с братьями и сестрой именовали отцовский кабинет – был весьма неожиданным. Лайон довольно часто заходил к отцу, и встречи их проходили вполне удовлетворительно. Но подобные внезапные вызовы почти никогда не сулили ничего хорошего и редко завершались благоприятно, особенно – для бедняги Джонатана, который вполне мог ради забавы совершить что-нибудь предосудительное. Но даже и ему, Лайону, обычно не совершавшему ничего дурного, зачастую приходилось несладко.
Сделав глубокий вдох, он развернулся и направился в отцовский кабинет. Обычно родитель встречал его радушно, иногда же – горделиво улыбаясь (это в тех случаях, когда хотел обсудить с ним свои коммерческие дела, что очень льстило Лайону).
Войдя в кабинет, он не стал смотреть на часы; сейчас время стало его врагом, и он надеялся, что оно, возможно, замедлит свой бег, если сделать вид, что его не существует.
– Добрый день, отец, – весело сказал Лайон.
– Присядь.
Проклятье! Если требовалось присесть, значит, затевалось что-то серьезное. И долгое.
Лайон уселся в кресло и закинул ногу на ногу, покачивая начищенным гессенским сапогом.
Он видел отражение часов в носке сапога. Их маятник предательски продолжал раскачиваться.
– Тебе понравился твой первый бал в Суссексе? – спросил отец.
– Я определенно доволен, что вернулся. Здесь все совсем иначе, чем в Лондоне. Я хотел бы ненадолго остаться, если никто не возражает. Я понял, что очень соскучился по провинциальной жизни. – Следовало подготовить отца к тому, что он не намеревался покидать Пеннироял-Грин в ближайшее время.
– Мы всегда рады, когда ты приезжаешь домой, Лайон. Что-нибудь интересное случилось прошедшим вечером?
– Повидал нескольких старых друзей.
– Таких как юный Камберсмит?
– Да, конечно, – кивнул Лайон. И тотчас же насторожился.
– Его отец упомянул, что ты танцевал с мисс Оливией Эверси. Украл вальс прямо у его сынка из-под носа. – По голосу отца чувствовалось, что его это обстоятельство позабавило.
Лайона же при словах «Оливия Эверси» словно жаром опалило. Нет, он не будет смотреть на часы! Не будет, не будет!
– Да, танцевал. Как и со многими другими девушками. – Чьих имен он не смог бы припомнить, даже если бы кто-то приставил пистолет к его голове. – Разве не забавно, что этот Камберсмит постоянно сплетничает? – добавил Лайон с улыбкой.
Но отец промолчал – недобрый знак.
Когда-то Лайон – как и его братья с сестрой – побаивался зеленых глаз отца: дети предполагали, что отец может видеть их насквозь, раскрывая все их маленькие тайны. Он, казалось, всегда точно знал, кто намазал перила джемом, кто отстрелил ступню у статуи Меркурия в саду и кто стащил сигару из коробки в кабинете.
Тут отец – он по-прежнему молчал – принялся постукивать по столу кончиками пальцев. Это выглядело довольно необычно, потому что отец никогда не отличался нервозностью и не любил мешкать. Он предпочитал тотчас же отдавать приказы, причем делал это весьма решительно.
