Очень хочется выругаться в полный голос.
Это делает за меня Борисыч, который плюхнулся на правое сиденье.
Вылезаю из машины, делаю приглашающий жест:
– Садись, Тим, изучай.
Он садится, Борисыч даёт повтор, теперь ругаются оба. Тим скорее восхищённо, чем зло. Да, красивая работа.
А я чувствую, как мягкие ласковые пальцы задирают на мне сзади куртку и суют за пояс нечто увесистое, железное, приятно гладкое и довольно-таки большое. Рукоятью вправо. Дана помнит, что я правша.
Надеюсь, патрон уже в патроннике, иначе зачем это всё.
Тим с Борисычем выбираются из машины, а я лезу в карман и отлепляю «жучка». Он всё-таки покрупнее булавочной головки.
Очень ловкую девочку я обнял. И отважную. Первая злость уже отошла, сейчас ничего к ней не чувствую, кроме восхищения мастерством и смелостью. А ещё было очень приятно обнять её. Когда победим, надо постараться эту красотку найти и перевербовать. Себе заберу, а там посмотрим. Ничего себе напророчил: «Жениться хотел, а вы всё испортили, подрывники хреновы».
Надеюсь, я ей понравлюсь.
– Не рискнула бы она посадить «жучка» на машину, – говорю. – Не было гарантий, что мы запрыгнем прямо в трюм. Зачем нам лишний вес, обычно транспорт бросают. Значит, милая девочка нацелилась чётко на меня. И точно знала, что я заслоню её собой от взрыва…
– Дай посмотреть, – Дана забирает «жучка» и подносит к глазам.
– Ну так что же, Борисборисыч, дорогой ты мой?
– Что же? – тупо переспрашивает Борисыч.
– Тебе не кажется, что милая девочка знала слишком много и о плане операции, и, главное, о том, что я такое? Очень мало на свете мужчин, способных поставить жизнь и судьбу на карту ради незнакомой бабы. Но за рулём сидел именно такой придурок! – начинаю легонько повышать голос.
– Не может он сам так мощно излучать… – бормочет Дана, разглядывая «жучка» пристально, словно у неё в глазу микроскоп.
– Ты… Ты с ума сошёл, Алекс? – спрашивает Борисыч проникновенно.
Старый перец не готов играть со мной враспасовку, он действительно обескуражен. Ладно, чёрт с ним.
– …И ладно бы моя судьба, моя жизнь, твоя и Тима – судьба целого народа, судьба нашей корпорации, судьба Земли, в конце концов! Самый ответственный момент! – уже почти кричу. – Кто мог выйти из машины? Только я! Кто мог знать, что я такой идиот? А?!
Тим переводит озадаченный взгляд с меня на Борисыча и обратно. Думай, мальчик. Думай.
У Борисыча, впрочем, тоже взгляд – так себе. Молчи тогда, за умного сойдёшь.
– Даже если меня раскрыли, если точно установили личность – тем хуже, я ведь сволочь знаменитая, во мне ничего человеческого нет, я – военный преступник и таких девочек пачками уговаривал идти с гранатомётами на танки! И я – разжалованный офицер, изгнанник, выброшенный из родной корпорации на хрен, которому надо либо сдохнуть, либо вернуться домой с победой!
– Нет, ты точно с ума сходишь…
– Это ты с ума сошёл, когда так подставился! Ты всю жизнь играешь с людьми. И ты всю жизнь – мою! – мой начальник. Никто, кроме тебя, не сделал бы ставку на мои инстинкты. Никто бы не поверил, что я выйду из машины… – плавно опускаю голос и перехожу с крика на хрип, почти шипение.
– Алекс… – Борисыч прижимает руки к груди, молча умоляя перестать травить ему душу.
Тим уже совершенно обалдел.
– Никто, кроме тебя! – Мы стоим по разные стороны машины, но даже издали я втыкаю Борисычу палец в грудь так болезненно, что тот отшатывается. – Ты кукловод, это твой модус операнди. Ты абсолютно в себе уверен, когда доходит до управления людьми. И ты ни разу не проигрывал. Ты – гениальный кукловод. Этот несчастный мальчик сегодня на полном серьёзе назвал тебя отцом!..
Несчастный мальчик передёргивается всем телом.
– И насчёт меня ты не сомневался ни минуты! Но главное, главное, Борисборисыч, дорогой… Как я мог назвать кому-нибудь точный день операции, если мы ждали погоду и принимали окончательное решение вместе этим утром, у вас дома, и сразу отправились к машине? И Тим не мог, и ты не мог, да? Но мы с Тимом спускались в гараж первые, а ты шёл сзади!
– Ты действительно свихнулся, – произносит Борисыч окончательно упавшим, даже севшим от расстройства голосом. – Лейтенант, приказываю арестовать Алекса. Надо его изолировать, а по прибытии наши разберутся.
Честно, я не ожидал, что Тим купится так легко, тем более Борисыч совершенно потерял самоконтроль и не мог мне подыграть.
– Это чистая формальность, полковник… – начинает Тим ледяным тоном, сверля Борисыча взглядом. – Но будьте любезны, сдайте оружие.
Он пока только обозначает своё плавное красивое движение за пистолетом. Тим ещё не готов валить Борисыча, но уже перепуган до крайности. Прямо сожалею, что нет времени как следует насладиться этим зрелищем: убийца-профессионал, испугавшийся собственной тени. Наконец-то, с большим опозданием, до мальчика допёрло, с каким людоедом он имел дело все эти месяцы. Поздно.
– Отставить, лейтенант! – рычит Борисыч. – Выполняйте приказ!
Сомневаюсь, что Тим вспомнил сейчас моё предупреждение, мол, я без оружия стану только опаснее. Хотя было бы справедливо, окажись это его последняя мысль перед концом.
Тим медленно тянется за пазуху, а я – назад за пояс. У меня широкая ладонь, и рукоятка пистолета вдруг ложится в неё, как влитая. Толстая, ухватистая, чертовски удобная рукоятка.
Нет времени развернуться к Тиму лицом и уж точно никакого желания размахивать стволом, как некоторые пижоны. Я плотно беру длинную чёрную пушку в обе руки и прямо от живота, стоя боком, только чуть повернув голову, загоняю мальчику две пули куда-то примерно «в центр масс», как это называл мой инструктор.
А когда мальчик начинает гнуться и пытается сообразить, что это его сейчас так неприятно ударило, – уже прицельно две пули в висок.
В замкнутом пространстве трюма выстрелы – словно гвозди в голову, бьют звенящей болью.
Дана зажимает уши – лишь бы она «жучка» себе туда не закатила, доставай его потом.
Я медленно обхожу машину и говорю Борисычу:
– Это чистая формальность, полковник, но если ты, сволочь, немедленно не отдашь мне ствол, я и тебя кокну. Я очень злой сегодня. Я на той девчонке жениться хотел, а вы всё испортили!
У Борисыча делаются такие мутные глаза, словно его сейчас шибанёт инфаркт. Он покорно выкладывает оружие на крышу машины. Открываю багажник и небрежно швыряю ствол туда. Не спеша иду обратно. По пути разглядываю то, из чего стрелял. Длинный чёрный красивый «таурус», прижизненная реплика антикварной «беретты». Старая добрая хреновина, если кончатся патроны, череп можно проломить, ничего подобного давно не делают.
Стильная вещь. Нынче и пистолетов таких не бывает, и такого правильного чёрного цвета в природе нет. Я, кажется, говорил, что пистолетам не доверяю? Этому – хочется верить.
