Бобик рассказывает студенческие байки. Я нарочно каждый раз их забываю, чтобы было потом опять весело. Когда нам надо добавить, за обслугой ходит Миша: высовываться в зал по доброй воле официанты не рискуют.
С первого этажа доносится громкий стеклянный звон. И, по-моему, кого-то там бьют. Взгляд за окно: ничего себе публика валит из «Мономаха», прямо как на учениях по срочной эвакуации.
Публики немного, просто она идёт плотным косяком. Это удаляются самые стойкие к тракторному наезду. Бобик ведь тоже, по сути, трактор.
– Плохой трактор, – объясняю я ему. – Не в том смысле, что плохой, а в том смысле, что нехороший!
– Да что ты в этом понимаешь, гуманитарий! – наезжает Бобик.
Прежде чем стать доктором философии, он пытался стать физиком и заработал на этой почве непробиваемый комплекс превосходства технаря над гуманитариями. Все остальные комплексы у него со знаком «минус», да и этот тоже, честно говоря.
В дверях ресторана стоит начальник СБ и на меня смотрит. Я приветственно машу ему и жестом приглашаю к нам. Он вздыхает, замечает Мишу, недовольно качает головой и уходит.
– А здесь нормально, – говорит Бобик. – Завтра приду сюда похмеляться.
Чудо ты моё, спасибо тебе большое.
«Мономах» сейчас пуст, зуб даю. Все разбежались, кто мог. Признаться, не ждал такого мощного эффекта.
Последнее, что помню: Бобик пытается залезть к Мише в багажник и там уснуть. Ну и супруга потом рассказала: я всю ночь ей объяснял, какая она хорошая, и достал этим неимоверно.
На следующий день мы, нетвердо ступая и мечтая о холодном пиве, зашли в «Мономах» через подземный гараж, чтобы не светиться на входе, а то мало ли. Изнутри молл выглядел, прямо не знаю, как сказать, – морально потрёпанным. Нет, он пытался сверкать и блестеть, только у него не получалось. Я попробовал унюхать поле Яценко, у меня тоже не получилось. Ещё бы, после вчерашнего. Но то, что народу поразительно мало, я углядел.
Ресторан оказался закрыт, мы уселись в моей привычной кафешке, взяли похмелиться, а потом как-то случайно нам захорошело, и мы принялись ЖРАТЬ, да с таким задором, будто завтра конец света.
Часа примерно через полтора дико завыла пожарная сирена, в углу вскочил Миша, но мы даже испугаться не успели: сразу вслед за этим на нас с Бобиком рухнул потолок.
* * *
Я сижу в кафе на втором этаже торгового центра «Мономах» – не самое тупое название, бывают хуже, – и гляжу в окно другого торгового центра, у которого название тоже не очень. Бинокль сейчас у Вани, но я и без бинокля знаю, что там, за окном, происходит: Гарик Акопян распускает хвост перед Катей Мироновой.
Мой помощник уже обещал надавать Гарику по шее, а тот на Ваню посмотрел ласково – и Ваня решил: Акопян хороший парень, и все мы хорошие ребята, и зачем нам драться? Тем более, что Гарик через два месяца закрывает свой контракт досрочно и приходит в бригаду.
Куда тебе, друг ты мой, против влюблённого трактора. Извини. У них с Катей волна совпадает. Ей больше не нужны мои цветы и моя забота, у неё всё будет прекрасно.
Мы работаем по прямому договору с «Мономахом» – независимая бригада активной рекламы. Нас двадцать пять человек, мы скоро забираем под себя «Золотой век», после чего объединяем подконтрольную территорию и закручиваем потоки так, чтобы два молла не рвали друг у друга клиентов, а выгодно ими обменивались, дополняя один другой. Никто больше не воюет, все сотрудничают.
Нами остались недовольны только двое – Яценко и Бобик.
Яценко заявил, что мы его выдавили, ни много ни мало, из страны. Ну, есть такие люди, да – ты ему на ногу наступил случайно, а он орёт: прощай, немытая Россия. Укатил куда-то в Европу. Говорят, ничего у него там не получается. От себя могу добавить: у него больше нигде не получится. Жалко, конечно, человека. И мы действительно ничего такого не хотели. Нелепая случайность.
Бобик, когда на него упал подвесной потолок, оцарапал ухо и выставил за это «Мономаху» несуразный счёт. Директор пытался договориться по-хорошему, Бобик полез в бутылку, директор обозлился. Мне только этого не хватало, и тогда я директора познакомил с Акопяном, а Бобику чисто по-дружески приказал заткнуться. В «Мономахе» сразу настало всеобщее счастье и вечная любовь к тракторам с трактористами, а Бобик заткнулся, но обиделся.
Его тоже понять можно: не просто привыкнуть к новой жизни. Сорок пять лет вокруг Бобика все рушилось и постоянно кого-то били. А теперь затишье. Где-то на бессознательном уровне наш герой подозревает, что просто временно угодил в центр циклона, – и ждёт вскорости неприятностей сразу отовсюду.
Бобик мне так и не поверил, что они с Яценко столкнулись, как материя с антиматерией – бабах! – и один больше не трактор, а другой не «плохой трактор». Он во все эти гуманитарные бредни не верит принципиально.
А с Акопяном вообще хорошо получилось. Я после погрома в «Мономахе» так завёлся, что хотел и «Золотой век» Бобиком припугнуть, не зная ещё, что дружок мой больше не пугало. Зашёл на разведку, увидел парня, а парень-то – добрый. Такой же, как мои. Поговорили раз, поговорили два, я ему нашу профессию разъяснил, и как-то легко установилось взаимопонимание. Потом он сам явился с бригадой познакомиться, увидел Катю – и вопросы отпали.
А я на радостях собрался с духом и отыскал Бородадзе, синего уже от пьянки. Всю бригаду к нему привёл, и через месяц Саша у нас был свеж, как огурчик. И тогда я его продавцом в зоомагазин устроил.
Бородадзе там вроде сам по себе работает, но магазин регулярно посещает с чёрного хода наш Ваня и получает для бригады скромную долю, от которой и Саша тоже имеет свой процент.
Нам же надо о тракторах заботиться.
Ведь мы – трактористы.
Красная машина, чёрный пистолет
Девушка идёт по тротуару, безмятежно улыбаясь своим мыслям. Не сказать что красавица, но такая прелесть – глаз не оторвать. Камера заднего вида замечает её, когда уже поздно, совсем поздно.
Если она не остановится, через двадцать секунд её милое личико попадёт точно под сноп осколков, а я ничего не могу сделать. Мне нельзя выходить из машины. Всё, что в моих силах, – высунуть руку в окно и выстрелить девушке под ноги. Возможно, это решение.
Я вижу на мониторе, как она переводит рассеянный взгляд чуть правее и слегка приподнимает брови. У меня на заднем бампере крупно написано жёлтым: NOT MADE IN CHINA. Приметный автомобиль, теперь таких не делают, очень агрессивного дизайна и очень красного цвета. По обводам машина явно женского пола, и зовут её, только сильно не смейтесь, Маша.
Я запарковался у тротуара, он широкий, метров десять, дальше возвышение в пять ступенек и полупрозрачный фасад Института Физики Пространства. Полторы минуты назад, когда Тим с Борисборисычем добрались до нужной лаборатории и начали там безобразничать, прошёл сигнал тревоги, и двери из толстенного стекла заблокировались намертво. Открывать будем взрывчаткой. Ещё немного – и со ступеней поверх машины полетит крошево с обломками фурнитуры. Машке-то плевать, разве что поцарапает слегка, она и без того царапанная. Конечно, я предпочёл бы стоять где угодно, только не здесь, но больше негде, везде парковочные камеры. Стоит им Машку заметить и опознать, полиция рванёт сюда сломя голову: запрещённое транспортное средство в городе. А у нас тут, извините, не только средство запрещённое, но и цель какая-то, мягко говоря, полупочтенная: вооружённое ограбление. Нам раньше времени совсем не надо встречаться с полицией и давать ей повод стрелять. И себе давать повод – тоже незачем.
