Да, я слышу, мама.
Просто меня нет, мама.
Есть черное небо, мама. Черная дверь, уже приезжали, составили протокол.
Черная идиотская майка на Лешке, с черепом.
«Мам, а то платье у тебя осталось?..»
«Какое еще платье?»
* * *
Я проснулась утром и засмеялась. Тихо, чтобы не разбудить. Мамочка еще спит. И Лёник спит с открытым ртом.
Через два дня у меня день рождения. Папочка приготовит мой любимый шашлык. Он уже договорился в столовой про оборудование. Мама наденет мое любимое платье. Она обещала, что отдаст его мне, когда вырасту.
Про подарок даже не думаю. Все время стараюсь о нем не думать.
Мы все летние по дню рождения. Лёник в июне, я в июле, папочка в августе.
Одна мама, бедная, в феврале.
Мне становится жалко ее, я подползаю и целую ее. Мама приоткрыла глаза, зевнула, прижала меня. Так и лежим, в гнездышке. Лёник тоже проснулся. Но мы его в наше с мамой гнездышко не впустили. Я не впустила. Кыш! Кыш! Пусть сам себе вьет.
«Лен…»
Темнота, запах корвалола, нафталина, вещей.
Поворачиваюсь к ней. На полу старые чемоданы.
«Зачем тебе театр этот?»
Она смотрит на меня.
«Мам, а зачем тебе был этот театр?»
Я поднимаюсь и хожу между чемоданами.
«У папы уже была тогда женщина. – Останавливаюсь. – И ты это знала. А Лёник…»
«Вот ты о чем…»
Знаю, что она скажет. Что пыталась сохранить семью. Всеми силами. Руками и ногами.
«Я пыталась сохранить семью… Что улыбаешься-то?»
«Тебе показалось, – уничтожаю улыбку. – Ну и как, сохранила?»
«А ты все эти годы ждала, да? Для мести? Ну, мсти теперь родной матери, давай… Антона своего замстила, теперь меня давай».
«Кого я замстила? Я, что ли, от него налево ходила?.. Я вообще никому не хочу мстить. Я. Хочу. Вырваться. Из. Этого. Ада».
«Не кричи…»
Продолжаем перебирать старые вещи.
Уже нашли клетчатую папину рубашку, в которой он был в то лето. Хотя мамочка уверяла, что, когда он ушел, выбросила все его вещи. Мамин шелковый платок. Даже полотенце с рыбками.
«С рыбками! С рыбками!» – кружусь с ним по комнате.
«Сумасшедшая…»
Солнечное утро. Завтракаем.
Налили чай. Всем столам – в пакетиках, а нам заварка. Предупредила их, чтобы не пакетики: тогда, в то лето, пакетиков этих долбаных еще не придумали. И стаканы, обязательно стаканы. Чтобы любоваться, как тает рафинад.
– Хорошая сегодня погода, – говорит мама. – Теплая.
Папа задумчиво мажет масло.
На нем клетчатая рубашка.
Сижу смотрю, как тает сахар. Болтаю ногами под столом.
«Не болтай!» – говорит мамочка.
Я продолжаю болтать.
«Не слышала, что ли?» – спрашивает Лёник.
Вот предатель. Ему-то что мои ноги? До тебя не достают, и радуйся.
И продолжаю болтать. Но не так сильно. Трудно их сразу остановить, они же живые.
Лёник под столом сжимает мою коленку.
И улыбается.
Я со всей силой пинаю его.
Но попадаю почему-то в мамочку…
Меня не берут на озеро. Оставляют в номере.
Подумаешь, озеро!
Мне туда и не хотелось. Надоела уже эта вода. Каждый день озеро, озеро, уже плавать тошнит. Сижу в номере, как аристократ. Болтаю ногами. Вспоминаю, как играли с Лёником в мужа и жену. Теперь точно все расскажу. И мамочке, и папочке, и Клавдии еще Сергеевне, и бабушке в Ростов на открытке напишу, теперь держись!
Все утро Лешка снова конкретно пил кровь. Даже не хочу рассказывать. Тролля родила, на свою голову. Проглотила кофе, покидала в раковину. Хотела душ, ладно, вечером. Только чтобы его рожу сейчас не видеть.
Начинаешь с кем-то про детей, у всех одно и то же. Живут со своими, как с инопланетянами. Языка не понимают, только «дай» – и всё.
Сунцовой нашей дочь так вообще выдала! Вичка начала ей то-сё, а дочь такая: «Мам, ну чё ты понимаешь? Ты вообще не жила в наше время!»
Вичка прискакала припухшая: «Лен, представь, а!»
Посидели, коньяк допили, с днюхи оставался. У Вички какой-то вариант на горизонте нарисовался, с мужем она уже давно – только общая жилплощадь.
«Мам!»
Мы готовимся спать. Мама мажется кремом. Папа с Лёником играют внизу в шахматы. Шахматы огромные и очень тяжелые, из-за этого я проиграла, когда мы в них с папой и с Лёником.
«Мамочка!»
«Что? Зубы чистила?»
«Мам, Лёник меня…»
Сказать? Не сказать?
«…заставлял посуду мыть!»
«Какую посуду? Иди зубы чисть!»
«Мам, ну, мы играли так!»
«Ну и как, – мама завинчивает крышечку крема, – вымыла?»
«Да… всю мыльницу…»
Мама целует меня. Потом смазывает меня от комаров, руки, спинку. Я иду чистить зубы и разглядываю в зеркало язык.
Про то, что Лёник целовал, так и не сказала.
Но если он меня еще раз поцелует, то уж всё расскажу! Такое расскажу, что даже сам не знаешь.
«Думаете, они вас там не достанут, в Бултыхах?»
Сижу у Коваленка перед отъездом.
«Ладно, поезжайте. Может, повезет».
Закурил.
«Что – повезет?»
«Случай из практики: у меня знакомый один был, общались по рыбалке. Ну, значит, врачи ему – диагноз. Какой? Вот такой».
«И что?»
«Плюнул. С таким диагнозом не от болезни умирают. А от лечения».
Подвигает пепельницу. Я смотрю на его ногти.
«Уехал к матери в деревню. Все бросил. Семью, работу, любовницу. И в деревню. И все прошло. Диагноз – как рукой».
Молчит.
«Потом все равно спился. Судьба. Так что езжайте. Если что подозрительное, сами знаете».
«Мам, а если вдруг мне в нос заползет паук?»
Мы идем на завтрак, папа с Лёником, как всегда, убежали вперед.
Мама не слышит меня, о чем-то думает.
Она стала часто о чем-то думать. Идет и молчит.
После завтрака кидали с Лёником камни в озеро, кто дальше.
Потом на песке Лёник рассказывал Шерлока Холмса.
Можно спросить про паука у Лёника, но он станет издеваться. Он всегда издевается, когда его спрашиваешь. Можно маму, но надо дождаться, когда она ни о чем не думает.
