Сегодня я принесла ему семейные альбомы. Один из дома, другой потихоньку у мамы. Он попросил, для вхождения в образ. Сижу, держу на коленях. Листаю. Молодая мама. Папа со мной. Мы все на пляже в Бултыхах. Наша свадьба с Антоном, это можно не показывать.
Наконец, актеров отпускают. Прячу альбом, поднимаюсь. Ну, и где мы? Был, исчез. Слышу сзади шепотом: «Привет, сестричка». Вздрагиваю. Лёнькин голос, интонации, всё.
Поваленная сосна.
– Ладно, Лень, – снимаю с себя его руки. – Не надо.
– Сказать, почему я согласился на это все?
– Ну, скажи.
Знаю, что скажет. Его проблемы. Моя совесть чиста, намеков я не давала. Если что-то себе нафантазировал, сам виноват. Он – мой брат. И будет моим братом. Еще три дня. Три счастливых дня. Как договаривались. Инцест по сценарию не предусмотрен.
– А Гена у тебя по сценарию был предусмотрен, да? Он тоже кого-то изображает?
– Послушай, Лёпс… Мне вообще-то достаточно лет, чтобы…
– Ага, достаточно. Вот и потянуло на молодняк.
– А вот хамить не нужно.
– А кто тебе сказал, что…
– Не нужно, говорю, хамить. Это мое личное дело, с кем я, и вообще. Тоже мог бы себе найти здесь, пожалуйста. Я бы никакой ревности тебе не устраивала.
– А у меня с этим вообще никогда проблем не было.
– Вот и рада за тебя. Что так смотришь?
– Но амеба же! Просто амеба.
– Насчет второй части спорить не буду.
– Какой второй части? А… Хм. Ну, если у тебя такие скромные запросы. Ну, о-о-чень скромные.
– Ой, а ты откуда знаешь, какие у меня?
– Да видел.
– Что-что?
– Проехали.
– Нет уж, скажи. И что ж такое ты видел?
– Проехали, говорю.
– Нет уж, раз начал…
– Проехали, следующая станция «Новые Жопки»…
– Что. Ты. Видел?
– Отпусти… На озере… В бинокль. Как вы в лодке. Довольно примитивно.
Мне становится смешно.
Сразу представила. Мы с Генкой. И этот придурок недоделанный с биноклем.
– Что смеешься?
– Да так…
Сажусь на траву. Порыв ветра.
Садится рядом, прижимается. Господи, как похож все-таки.
Кладу голову ему на плечо.
Небо вспыхивает.
– Бежим! – вскакиваю, хватаю его за руку. – Сейчас ливанет! Тикаем… Лёнька!
Удар грома.
– Солнце!
Группка в спортивных костюмах послушно поднимает руки.
– Воздух!
Все машут руками.
Солнца нет. И воздух сырой, бр-р.
– Космическая энергия! Приди к нам, космическая энергия!
– Иду, иду… Иду, мам.
Отхожу от окна.
– Давай, – мама возится с дорожной сумкой, – помоги мне с молнией.
До двенадцати ноль-ноль надо освободить номер.
На завтрак сырники со сметаной.
Котлеты с гречкой. Котлеты не надо. «На дорогу надо поесть», – мама подвигает мне тарелку.
Мама с папой пошли в номер, а мы с Лёником искали на прощание белок. Спустились к озеру.
– Нынче ветрено и волны с перехлестом… – читает Лёник. – Скоро – осень, все изменится в округе.
Да, скоро все изменится.
Очень скоро. Вернемся, надо будет срочно на УЗИ. Хотя и так ясно. Картина Репина «Не ждали». Она же – «Приплыли». Почиститься, разгрести дела в офисе, поговорить с Казимировым. И ждать суда.
– Пойду в номер. – Лёник зевает. – Родителям помочь надо.
На горизонте появляется Гена. Понятно. Встреча боевых друзей на Эльбе.
Лёник засовывает ладони в карманы треников и гордо удаляется.
– Привет! – Генка хватает меня за руку, мнет ладонь. – Что это он убежал?
– Не знаю. Тебе, наверное, обрадовался.
– Странный он, этот, твой. Ребята говорили, я еще тебе хотел сказать, ходит, что-то следит. За нами, за тобой. Наши хотели с ним поговорить, нет, чисто поговорить, я сказал, что не надо, это ее брат. Он тебе брат ведь?
– А что?
– Не похожи.
– У нас отцы разные.
И матери, мой милый. Но тебе это знать не обязательно.
Вспоминаю, как бежали вчера с Лёником под ливнем. Вымокли как собаки. Вернулись, а горячую воду отключили, душа нет. Грелись феном.
– Сегодня уезжаете?
Киваю.
– Лена…
– Что?
На озере волны. Кусты облепихи, катамаран на цепи качается.
«Чем там кончилось, Лёнь? Ну, скажи, чем?»
Льет дождь. Лежим. Лёнька рядом, с мокрой головой. Мама с папой в фойе, там телевизор, взрослые.
«Лёнечка, ну что там было? Ты всегда расскажешь до интересного и бросаешь!»
«Потому что ты дурацкие вопросы задаешь».
«Какие я дурацкие вопросы?»
«На балконе».
На балконе мы были недолго. Лёник сказал, что должен постоять под дождем. Я попросилась с ним. Было темно, мокро и щекотно, дождь был теплым. Что я его спросила? Ничего не спросила. Один вопрос задала, и все. Специально выдумывает, чтобы не рассказывать.
«Лёнь, ну что там эта вампира сделала?»
«Ничего».
«Совсем? Она больше не выходила из двери? Так и сидела до пенсии, да?»
Лёник хмыкает, но молчит.
«А я знаю, – подвигаясь к нему, – она исправилась. Исправилась?»
«Вампиры не могут исправиться, – говорит Лёник, берет мою руку и притягивает к своей голове. – Потрогай, мокрая еще?»
«Мокрая. А почему не могут исправиться? Они что… Они как фашисты, да?»
«Они хуже! – Лёник вытирает голову. – Фашисты никогда не бывают бессмертными. Вообще! Сбросить на них бомбу, и все. И танками, и пулеметами их: та-та-та! Ложись!»
Хватает подушку, швыряет в меня.
Ах, так! Ну, держись…
«Чур, я за красных!» – бросаю подушку обратно.
«Вы – за красных обезьян! А мы за красных офицеров! Ба-бах!»
«Ай, отпусти! Ну больно!»
«А ты… не щекотайся! Глупая красная обезьяна… ты… нарушаешь правила!»
Мы барахтаемся на ковре.
Лицо Лёника становится серьезным.
Поднимается, садится на кровать:
