– Сардор, ты где? Сардор! Ответь, пожалуйста!
Я молчу. Показалось, что у него голос дрожит.
– Сардор, бабушке с сердцем плохо…
…Бабушка лежит на тахте. В гостиной пахнет лекарством, горит маленький свет; только дедушкин портрет на стене, как всегда, улыбается. Рядом с бабушкой сидит Шаходат-опа и заматывает тонометр.
– Говорю тебе, Зуля, сколько можно туда-сюда мотаться… Не девочка уже.
– Не девочка, – со слабой улыбкой соглашается бабушка.
– А, явился! – замечает меня Шаходат-опа. – Где был?
– Он на старой урючине сидел, – отвечает за меня Рустам.
Я смотрю на него с гневом. Если бы не бабушка…
– Бабушка, это я насыпал мусор на Байконур… – громко говорит Рустам и выходит из комнаты.
– Ну вот, – говорит Шаходат-опа, – теперь этот убежал. Говорю тебе принципиально: внуками займись, огородом…
– Бабушка, – не выдерживаю я. – А вы сладости привезли?
– Привезла. Только еще ничего не разложила. Все в сумках. Иди позови Рустама.
Рустам стоит за дверью. У него мокрые ладони.
– Мир?
Мы обнялись. И он тут же меня ущипнул!
…Я не могу заснуть. В щелку двери пробивается свет и царапает глаза. Там, на веранде, бабушка и соседки. Ужин давно кончился, бабушке стало легче, и они все разговаривают.
– Так что много купить не смогла, – слышу бабушкин голос. – И на Меркурии на барахолке все подорожало, и даже на Юпитере.
– А мы думали, только у нас здесь цены растут…
Я накрываю голову подушкой. Становится жарко и тихо. Со стены, где ковер, мне улыбается дедушка Сардор, которого я не помню.
…После свадьбы молодые дедушка с бабушкой поселились на балхане. В семье к невестке понемногу привыкли. Каждое утро двор подметает, обед готовит, в огороде работает, все быстро делает, не устает, еще в детсад устроилась работать и на баяне научилась играть. Старики довольны; в махалле тоже говорят: вот, с хорошей планеты Сардор себе жену взял. Только с детьми не сразу получилось, для бабушкиной жизни это было опасно, даже дедушка отговаривал. Но бабушка сказала, что уже бывали случаи, когда у жителей ее планеты от землян детишки рождались, и стала их перечислять: Будда, Сократ, Юлий Цезарь, Алишер Навои… Дедушка подумал и согласился. Так родились у них сыновья-близнецы, мой папа Хасан и дядя Хусан, который сейчас в Оксфордском университете преподает, только ему там не нравится, скучно, говорит.
А мой папа в милицию работать пошел, участковым. Все, кто его знает, говорят, что он гениальный участковый. На каком бы участке ни работал, никаких происшествий, нарушений, и даже те, кто раньше врагами были, пока отец работает, друзьями становятся. Папе уже сколько раз повышение предлагали, разные должности, а он только улыбается. Дядя Хусан, когда из Оксфорда приезжает, папу подкалывать начинает: ты, с твоими мозгами, – и на такой работе… Папа молчит, чай пьет, потом не выдержит: я, говорит, как могу, людям пользу приношу, живым людям, а ты в своем Оксфорде с этой математикой… Тут папа заметит, что я сижу-слушаю, и замолкает. Бабушка моего папу тоже, кажется, больше любит. Он с ней живет, заботится.
Бабушка с дедушкой Сардором двадцать пять лет душа в душу прожили. Дом перестроили, машину купили, два раза на Черное море отдыхать ездили. Только бабушка иногда про свою тарелку вспоминала: «Что это мы зря на билеты на самолет туда-сюда тратимся, тарелка стоит без дела, горючее в ней вечное…» Дедушка только вздыхал. Те, на «Волге», после того раза снова приезжали, сразу после свадьбы: с одной стороны, поздравили, а с другой – посоветовали, чтобы он за женой присматривал, особенно в отношении полетов. «Вот этого, – говорят, – не надо…» Даже предложили тарелку на всякий случай на металлолом сдать. Но тут дедушка наотрез отказался: «Пусть стоит! Может, еще науке послужит…» – «Наша наука, товарищ Азизов, и без вашей железяки обойдется. Если что, пеняйте на себя…» Так что, пока дедушка Сардор был жив, тарелка стояла в гараже, и в ней хранились разные варенья и помидоры, которые бабушка очень хорошо умела солить.
Когда у дедушки Сардора уже рак обнаружился, бабушка все рвалась в космос слетать, лекарства привезти – у нее на планете рак давно победили. Но дедушка на эти разговоры отворачивался к стенке. Только незадолго до смерти, ночью, тихо попросил бабушку, чтобы она его на тарелке повыше подняла… не в космос, конечно, – туда людям на бабушкиной тарелке летать нельзя, – а хотя бы в стратосферу… У бабушки уже тарелка подготовленной стояла, без всяких варений; закутала дедушку в одеяло и усадила в тарелке с собой рядом, тарелка-то маленькая. Под утро, пока махалля спала, и стартовали. Поглядели с высоты на восход солнца, вспомнили молодость, разные забавные случаи… А дедушка все на звезды смотрел, какие они большие и близкие. Утром благополучно приземлились. А через четыре дня уже хоронили, плов готовили, бабушке с работы соболезнование прислали: «Хурматли
[6] № 20948-Z опа!..»
Тут как раз уже новые времена настали. Про нашу бабушку узнали, в махаллю министры стали приезжать, журналисты, экстрасенсы. Даже американцы приехали. Бабушка американцам интервью дала, но тарелку трогать руками не разрешила. Если, говорит, каждый трогать будет, от тарелки что останется, а, мистер?.. Бабушку даже на всякий случай медалью наградили. Когда награждали, она прямо спросила, можно ли ей теперь в космос летать. «Конечно, – сказали ей, – только овировскую визу получайте и летите куда хотите, хоть на Марс, хоть на Андромеду, хоть в Черную дыру». Бабушка поблагодарила, сказала, что в Черную дыру пока не собирается, на Марсе тоже делать нечего, а вот на Андромеду и еще кое-куда можно, там и вещи недорогие и качество хорошее… Так стала наша бабушка снова в космос летать. Хотя, конечно, возраст, и здоровье, говорит, уже не то, но семье помогать надо, сыну, внукам, племянникам…
– Сардоржон, спишь?..
Это бабушкин голос. Я открываю глаза.
Бабушка сидит надо мной и гладит рукой одеяло.
– Ты меня извини, что при всех тебя поругала, ладно?
Я извиняю и подвигаюсь к ней поближе. Она смотрит на ковер, на дедушкин портрет.
– Бабушка, а вы больше никуда не полетите?
Бабушка вздыхает. Вздыхает она не так, как обычные бабушки. У нее еще хоботочки начинают под платком шевелиться, а ногти из розовых становятся ярко-голубыми. И светятся в темноте.
– Сама больше не хочу лететь, – говорит бабушка. – Этот раз… Не расскажешь ни кому?
Я клянусь жизнью.
– Тише… Этот раз под метеоритный дождь попала. Еле выбралась. А возраст уже не тот. Не то что в молодости.
Голубое мерцание вокруг бабушкиных ногтей гаснет. Значит, ей уже не так грустно. Можно задавать разные вопросы. И я задаю:
– Бабушка, а вы же говорили, что жители вашей планеты живут долго-долго…
