Надо сказать, что, выдержав не менее десяти допросов, Пишегрю не выдал своим мучителям никого, утверждая, что он невиновен и все, что с ним происходит, – это провокация полиции. Более того, он из раза в раз повторял, что если его считают преступником, то он готов говорить, но только перед трибуналом в открытом судебном процессе. Секретарь Наполеона Бурьенн, хорошо знавший Пишегрю, вспоминает:
«Я совершенно точно знал, что во время допросов Пишегрю, всегда внимательный к тому, чтобы не сказать ничего, что могло бы повредить таким же арестованным, как и он, не пощадил того, кто его преследовал и кто желал его смерти. Он заявил, что откроет глаза общественности на отвратительную паутину заговора, в который его втянула полиция».
По словам того же Бурьенна, страх, который вызвало проявление столь решительной откровенности, ускорил смерть Пишегрю.
Опасной была возможная встреча Моро и Пишегрю на судебном процессе. Первый был великим полководцем, но скромным и далеким от политики. Второй же был активным и конкретным; он мог спокойно высказываться против правительства, обожал публичные выступления, был обожаем солдатами.
И что было ему ответить, если бы он заявил: «Мы жертвы тайной полиции и агентов-провокаторов. Я прибыл в Париж потому, что полиция сама открыла мне двери, чтобы затянуть меня в этот заговор»?
Бурьенн уверен, что Пишегрю был убит в своей тюремной камере. В его «Мемуарах» имеется следующая фраза:
«Для меня совершенно очевидно, что Пишегрю был задушен в тюрьме, и любая мысль о самоубийстве кажется мне недопустимой».
После этого он задается вопросом:
«Есть ли у меня основанные на фактах материальные доказательства? Нет, но сопоставление фактов и соединение вероятностей не оставляют сомнений относительно этого трагического события».
В подтверждение своей правоты Бурьенн приводит следующие доводы: во-первых, допросы Пишегрю проводились тайно и никогда не были опубликованы, следовательно, он говорил что-то такое, что никак нельзя было обнародовать.
Во-вторых, Пишегрю угрожал раскрыть на суде обстоятельства псевдозаговора, подготовленного полицией, и его истинные цели, а этого допускать было никак нельзя.
Похоже, его смерть была необходима, и эта необходимость и стала ее главной причиной.
«Мемуары» Луи Фош-Бореля не являются самым достоверным из источников, но он был связан с полицией. Вот его слова:
«Пишегрю был убит; убийство совершил Спон, бригадир элитной жандармерии, пришедший в тюрьму в сопровождении жандармов… Спон воевал в Египте и был доверенным лицом Савари».
Далее Фош-Борель рассказывает, что накануне смерти Пишегрю он играл в карты с директором тюрьмы Фоконнье. Дело было в соседней комнате. Они прекрасно слышали шум борьбы, которая длилась несколько минут. Фоконнье выбежал посмотреть, что происходит, а когда вернулся, губы его дрожали и он не мог вымолвить ни слова.
Жермена де Сталь, как всегда, обвиняет во всем Наполеона. Она пишет:
«Когда следствие по делу о заговоре только начиналось, газетчики оповестили всю Европу, что Пишегрю удавился в тюрьме Тампль. Во всех газетах появился чудовищно нелепый протокол, полный анатомических подробностей. Творцы этой лжи не сумели придать ей правдоподобный характер; недаром говорят, что в иных обстоятельствах преступление смущает даже тех, кто с самым невозмутимым видом хвастает готовностью его совершить. Известно почти наверняка, что задушить генерала Пишегрю было поручено одному из мамелюков Бонапарта, а приказ ему отдал Савари. Отважный генерал уже много дней томился в тюрьме, лишающей мужества даже величайших храбрецов. Вообразите же, что он почувствовал, когда подлые трусы явились убивать его, а он не мог даже надеяться, что друзья узнают, какой смертью он умер, что они отомстят за него и не позволят надругаться над его памятью?»
Насильственной считал смерть Пишегрю и Талейран. В своих «Мемуарах» он пишет:
«Насильственная, необъяснимая смерть Пишегрю, средства, примененные для того, чтобы добиться осуждения Моро, могли быть оправданы политической необходимостью; но убийство герцога Энгиенского, совершенное только для того, чтобы привлечь на свою сторону и стать в ряды тех, кого смерть Людовика XVI заставляла бояться всякой власти, исходящей не от них, – убийство это, говорю я, не могло быть и никогда не было ни прощено, ни забыто».
Историки Эрнест Лависс и Альфред Рамбо согласны с Талейраном:
«Генерал Пишегрю удавился в тюрьме, но никто не поверил, чтобы он действительно сам покончил с собою. Многие из современников утверждали, что смерть Пишегрю была делом рук Бонапарта, боявшегося впечатления, какое могла произвести публичная защита обвиняемого в предстоящем процессе».
Следует подчеркнуть, что многие историки уверены, что генерал Пишегрю был в подавленном состоянии и сам покончил с собой в тюремной камере. Есть даже версия о том, что, накинув на шею удавку, он надеялся хоть этим отомстить Наполеону, «далеко его опередившему и ставшему недосягаемым».
Человек, не позволивший сломить себя десятком мучительных допросов и требовавший открытого суда, чтобы сделать важные разоблачения, оказался вдруг в столь подавленном состоянии, что покончил жизнь самоубийством, не дожидаясь этого самого суда? Сомнительная аргументация.
В оправдание версии самоубийства также приводятся некоторые факты.
Государственный советник Реаль впоследствии отмечал, что на столе рядом с телом Пишегрю была найдена книга, которую он сам передавал ему накануне. Это был томик римского философа Сенеки, и он был открыт на странице, где говорилось, что тот, кто готовит заговор, прежде всего не должен бояться смерти. Реаль утверждал, что чтение Сенеки было последнее, что делал Пишегрю перед смертью.
Савари указывает на то, что жандармы, охранявшие камеру Пишегрю, ночью ничего не видели и не слышали, кроме «кашля генерала около полуночи». Часовые под окнами тюрьмы тоже ничего не видели и не слышали. Но все это лишь слова. Гораздо более весомым аргументом в пользу самоубийства выглядят слова того же Реаля, сказанные им первому консулу сразу же после возвращения из тюрьмы Тампль:
– Генерал, мы потеряли лучшее вещественное доказательство против Моро.
Тот же Реаль утверждает, что Наполеон не собирался казнить Пишегрю. Он якобы говорил своему государственному советнику:
– Послушайте, до этой своей ошибки Пишегрю хорошо послужил своей стране. Мне не нужна его кровь. У него еще есть время, пусть он посмотрит на все случившееся как на проигранное сражение. Он не сможет больше находиться во Франции, предложите ему Кайенну. Он знает эту страну, мы может обеспечить ему там хорошее положение.
Сам Наполеон впоследствии писал:
«Меня всегда удивляло, когда мне приписывали убийство Пишегрю: он ничем не выделялся среди других заговорщиков. У меня был суд, чтобы его осудить, и солдаты, чтобы его расстрелять. Никогда в своей жизни я ничего не делал без большой причины. Видели ли меня когда-нибудь проливающим кровь по капризу?»
