Если бы улица Бааль Шем Тов была рекой (а она чем-то напоминала реку), то наш дом был бы истоком реки. Улица рождалась из дома и сразу петляла вниз, а после детской площадки – опять чуть вверх по наклону – и так до бесконечности, точнее, до парка Трех Кедров, которым заканчивалась улица. Наш дом был единственным, где жило несколько семей (правда, остальные жильцы были пожилые, сонные, из дома выходили редко, особенно в летнюю жару – они летовали в своих прохладных берлогах в обнимку с вентилятором – и тогда казалось, что на Бааль Шем Тов, 1 живем только мы с мамой). В остальных домах – до детской площадки – жило по одной семье, и все друг друга знали, и, конечно, обычных людей среди них не было. На левой стороне жили Атара с семьей, Наоми и ее огромные псы и дальше, у самой детской площадки, – старый черный кот, а на правой стороне жили эти дети, дедушка и бабушка Наоми и девочка-ангел. Еще там стоял недостроенный дом – железно-каменный остов дома с шаткими, неустойчивыми деревянными досками на втором этаже, а в конце улицы был парк Трех Кедров с качелями из тракторной шины, россыпью кедровых орешков под кедрами и Деревом Дракона. И дом, и парк были, конечно, заколдованными – об этом мы узнали от Атары…
Наоми было уже 11 лет, но она училась в третьем классе, как я, и это ее ничуть не смущало. Она была настолько ленива, что даже моргала редко и казалась вечно спящей, и летом ее было не вытащить из дому, как и наших пожилых соседей: она сидела в своей комнате рядом с новеньким кондиционером, уставившись в телевизор и пила газировку со сладким сиропом, закусывая персиками, пухлела, наращивала второй подбородок и ямочки на локтях, и казалось, что скоро она сама превратится в смуглый, пушистый персик, зато две огромные овчарки Наоми – Ринго и Тони – лени не знали и неутомимо носились по всей улице зимой и летом, когда их спускали с поводка. Я знала, что Ринго назвали в честь Ринго Старра – кумира мамы Наоми в ту далекую пору, когда она – после службы в армии – с длинными волосами, завязанными банданой, и серьгой в носу путешествовала автостопом по Европе. Мама Наоми мечтала доехать до Лондона и встретиться с Ринго, но, когда она добралась туда, оказалось, что Битлы на гастролях в Америке, и, разочарованная, она купила билет в Тель-Авив и прямо в самолете познакомилась с папой Наоми, которого звали Рони: что имя начиналось на ту же букву, что и «Ринго», и это был знак, то есть всем крупно повезло, что у «Битлз» была такая успешная карьера, ведь, окажись они в Лондоне, Наоми бы не родилась через тринадцать лет, не росла бы и не пухлела в каменном доме, построенном ее папой-строителем Рони… Что касается пса Ринго, особой музыкальностью он не отличался, но – как и его тезка – был довольно застенчивым (в отличие от бандитского Тони): за кошками не гонялся, кости грыз только в конуре, блох прилюдно не выкусывал, а его дежурный вой в полнолуние был настолько тих, что его можно было принять за ветер.
Дедушка и бабушка Наоми жили в деревянном доме напротив – с верандой, гранатовыми деревьями и зарослями кустов, похожих на крапиву, но более высоких, с разлапистыми, узкими листьями, и каждый раз, когда папа Наоми открывал калитку, он кричал на всю улицу: «Черт возьми, папа, выруби наконец эти джунгли, пока я тут не прошелся трактором! Если вас с мамой арестуют, я не буду искать адвоката – так и знай!» Дедушка Наоми – в линялой майке, обнажающей дряблые плечи, и растянутых трико – выходил навстречу с огромной пластмассовой лейкой и говорил: «Успокойся, сынок, с твоими нервами тебе как раз не помешает… шучу, шучу, не расходись, не хочешь – не надо, выпей холодный лимонад с мятой…» А бабушка Наоми, в шортах и футболке, сидела на веранде в плетеном кресле, выставив ноги на солнце, читала газету и курила трубку – она мало говорила, но каждый раз молча подзывала нас, маня коротковатым пальцем с облупленным бордовым лаком, заставляя подходить так близко, что сладкий, травяной запах дыма из трубки щекотал ноздри, и раздавала жвачки «базука Джо». Эта розовая жвачка, названная в честь знаменитого автомата, была восхитительна сама по себе: из нее выдувались особенно большие пузыри, но главное – в каждой пряталась свернутая бумажка с анекдотом про Джо и его друзей в виде короткого комикса и любопытным фактом из серии «а знаете ли вы?». Анекдоты были такие: «Где Дани? – Он не придет. Они с Рами соревновались, кто дальше высунется из окна, и Дани победил». Или: «Как называется человек, который продолжает говорить, даже когда никто не хочет слушать? – Учитель». А любопытные факты были такие: «А знаете ли вы, что средняя продолжительность жизни черепахи – 150 лет?» Или: «А знаете ли вы, что взрослый человек пропускает через легкие семь литров воздуха в минуту?» Бабушка Наоми просила нас читать анекдоты вслух и смеялась, потом она просила читать вслух любопытные факты из рубрики «а знаете ли вы?» и смеялась еще громче, и тогда негодник Тони, который всюду следовал за Наоми, начинал лаять и гоняться за собственным хвостом, а дедушка Наоми похлопывал жену по спине, будто она кашляла, а не смеялась, и предлагал всем лимонад с мятой.
Как Офер, Нати и Ли стали этими детьми, я не помню, но в разговорах с мамой я иначе не говорила: «мам, я пошла к этим детям…» «Я уже обедала – у этих детей…» «Да, я опять заразилась вшами – от этих детей…» Эти дети жили в доме с красными перилами и красной калиткой, с приемными мамой и папой и котом Мици. Точнее, приемными были дети: высокие, полные Двора и Йеошуа, настолько похожие, что казались братом и сестрой, не могли иметь своих детей и уже после сорока усыновили сразу троих: мальчика и девочку из Румынии и еще одну девочку из Бразилии. Офер был старше меня на год – со светлой челкой и карими глазами, которые иногда зеленели, и тогда он мог запросто разорвать тетрадку с неудавшимся домашним заданием, разбить тарелку с едой или бросить камень в надоевшую сестру. Перемена цвета глаз могла произойти неожиданно, и тогда инцидент был неотвратим, и справиться с Офером могла только Атара. Ринат – а попросту Нати – младше меня на год, с лукавыми глазами и коротко стриженными темными волосами, выглядела как мальчик даже в юбке, которую ее заставляли надевать по субботам. Нати была помешана на собаках: дома у нее скопилось около десяти плюшевых собак разных пород, она могла днями напролет играть в салки с Ринго и Тони, становясь на четвереньки, гавкая и высовывая наружу язык, и все выпрашивала у Дворы и Йеошуа собаку: «Ну раз вы усыновили нас, неужели вы не можете усыновить еще ма-а-аленькую собачку – только большую, ладно? Овчарку или лайку!» Но Двора и Йеошуа усыновили не собаку, а серого кота Мици, и Нати так удачно дразнила его лаем, что при одном ее виде он шипел и забивался под диван. Пятилетняя Ли – сокращенное от Лилах (сирень) – действительно очень любила сиреневый цвет, в ее комнатке все было сиреневым – даже стены. Из-за очень широких ноздрей и глубоко посаженных глаз она была похожа на милую обезьянку, особенно когда плакала, а плакала Лилах часто, потому что была самой младшей и избалованной. В наших играх она всегда была малышкой: мы надевали поверх штанов Ли пеленку из косынки и кормили ее с ложечки. Я была матерью семейства, Нати – нашей собакой, а Офер – старшим сыном или папой, в зависимости от поведения (роли распределяла я). В зарослях нашего сада мы играли в «разбойников» и «Тарзана», а на их заасфальтированном дворе – в «школу» и в футбол. И конечно же мы лазили по второму этажу недостроенного дома, хотя это было строго запрещено… Имена этих детей так и произносились – вместе: Офер, Нати и Ли, то есть «офернатиили», но это все равно получалось слишком длинно, и незаметно они стали просто этими детьми. Я постоянно торчала у них, и Двора, которая – в отличие от мамы – не работала, с удовольствием меня подкармливала. Я стала настолько своей, что знала, в какие дни бывает шоколадно-ванильное мороженое, а в какие мое любимое – пунш-банана, знала, где лежат десертные ложки и субботний сервиз, знала, как наказали Офера во вторник и что собираются купить Ли на день рождения. Рыхлая, белокожая, в веснушках Двора, в неизменной цветастой блузке на пуговицах и в больших круглых очках на круглом лице, не стеснялась меня, когда с визгом забегала внутрь дома с наружной лестницы, только завидев издали пчелу. Было и смешно, и грустно, что эту большую женщину с близорукой доброй улыбкой назвали Двора – то есть пчела, и что именно у нее обнаружили дикую, смертельную аллергию на пчел, и что именно к ней пчелы летели как на мед, и никакие заклинания (в которые все свято верили) вроде «мелах-маим, мелах-маим» – соль-вода, соль-вода – не помогали. Другие насекомые тоже нежно относились к семье Дворы и Йеошуа: время от времени я заражалась от этих детей вшами (которыми они, кажется, заражались друг от друга по кругу, так что всегда был кто-то один вшивый). Мама ужасалась, причитала, убеждала меня, что таких огромных вшей никогда в жизни не видела («Это особый сорт израильских вшей – потому что тут у всех волосы густые, вот они и жиреют», – предположила я), мыла мне голову специальным шампунем и потом долго вычесывала личинки густой расческой, а через месяц я заражалась опять, и все повторялось снова.
