Что сказал напоследок Майкл? Почему включился тот гребаный счетчик? Почему ей не дали шанс разобрать?!
— Вещи из рюкзака выкладывать не нужно, я сама разберу…
Марика вдруг бросилась к двери, к той самой, через которую только что вошла — с этой стороны тяжелую и деревянную, — и резко распахнула ее… (Она должна вернуться, должна, прямо сейчас, или будет поздно!) И уперлась взглядом в темную кладовку, заполненную швабрами, ведрами и тряпками. Застыла на пороге, окаменела и оглушенной рыбиной распахнула рот.
— Что вы делаете!? — верещала старуха. — Куда вы лезете? Кто вам разрешал открывать?!
А она все стояла, не в силах отвести взгляд от пластиковых палок и так близко расположенных стен, не способная пошевелиться.
— Мне… нужно… вернуться, — прошептала хрипло; губы не слушались. — Мне нужно! Слышите?
— Всё, милочка! — бабка уперла костлявые руки в бока. — Вы вышли. Вышли! Слышите, или глухая?! Вернуться уже нельзя. Вам что, пяти семечек не хватило, чтобы исполнить все желания?
«Жадина! — витало в воздухе, совсем как когда-то. — Вы абсолютно неисправимая ЖАДИНА!»
— Вы не понимаете…
Марике казалось, она задыхается. И задохнется, потому что дышит не тем воздухом, не в том месте — неправильным воздухом.
— Мне нужно попасть назад, хоть на минуту! Я… У меня остались незавершенные дела! Понимаете? Неужели вы не понимаете?
— Вон! — бабкин палец указал на дверь, совсем не ту, куда так стремилась попасть Марика. — Вещи оставляйте, и вон! А то позову службу безопасности!
Минуту спустя она рылась в рюкзаке трясущимися пальцами: где оно? Где же оно?
— Чего вы там ищете? Эй, куда вы его забираете? Это не ваше!
— Мое! — Марика оскалилась готовой порвать в клочья гиеной. — Мое! Прочитайте документы, бабка! Оно принадлежит мне по праву!
Старуха несколько секунд смотрела на нее стеклянными глазами, затем вернулась к столу и принялась шуршать бумагами. Напялила на нос очки, взялась читать.
— Да. Точно. Ваше. Забирайте.
«И уматывайте», — хотелось ей добавить. Марика видела это по трясущемуся от злости подбородку. Но, несмотря на жгущий спину взгляд, нежно погладила рамку, прижала к груди и отставила рюкзак в сторону.
С тоской посмотрела на закрытую дверь. Ту, что теперь вела в кладовку.
— До свидания, — произнесла деревянным тоном.
— Прощайте, — едко прокаркали ей вслед. А позже, когда полутьму комнаты сменил еще более темный коридор, тихо проворчали: — Не такая уж я и бабка.
Город кишел звуками: далекими и близкими людскими голосами, сухими, будто им не хватало воды, листьями дубов, рокотом выхлопных труб, ревом двигателей.
Стоя на пороге деревянного дома, Марика щурилась от солнца и все никак не могла поверить: она вернулась.
Вернулась в Нордейл.
Домой.
У забора, подкравшись к самой калитке, покачивался заляпанный белыми цветами куст бузины.
Два часа пополудни, четыре, шесть вечера? Шагая по тротуару, она никак не могла определить время: солнце дробилось о крыши домов, переплетение резких теней и солнечных бликов делило мир на состоящую из бетона, асфальта, окон и хаотично расползшихся силуэтов деревьев геометрическую композицию.
Автомобиль стоял там, где она его оставила: у края дороги, оканчивающейся тупиком. На первый взгляд целый, не разбитый и не оскверненный действиями вандалов, лишь пыльца покрыла тонким желтоватым слоем капот и крышу. Марика выдохнула с облегчением — не придется звонить страховому агенту, — достала из кармана выданные администраторшей ключи и долго смотрела на них, как на инопланетный объект непонятного назначения.
Это ключи. Ключи от машины. Надо ехать домой…
Она зачем-то попыталась вставить ключ в дверную ручку, где для него не существовало отверстия, выронила на землю и закрыла глаза. Двери на автоматической сигнализации. Не нужно вставлять, нужно нажать на кнопку. Просто нажать на кнопку.
Ноги ослабели. Марика развернулась и медленно съехала вниз, уселась прямо на асфальт, рядом с ключами; в спину уперлась жесткая резина колеса.
Закрыла глаза, внутренне расклеилась, раскрошилась.
Арви не хотел слушаться, хотел идти следом — она приказала ему остаться. Кот обиделся, несмотря на долгие прощальные поглаживания. Она ушла с тяжелым сердцем, он проводил ее тяжелым взглядом. Демонстративно вернулся и лег туда, где до этого они сидели с рюкзаком — лег мордой к лесу, к ней задом. Ну и пусть. Так даже лучше.
Веки снова защипало. Да что за напасть…
В отдалении послышался стук каблучков — мимо шла молодая девушка в топике и короткой цветастой юбочке, обутая в сандалии на ремешках; отражала солнечные блики квадратная вделанная в сумочку зеркальная пряжка.
Увидев сидящую возле хорошей машины грязную женщину, девушка сморщилась, в ее глазах мелькнуло презрение.
Марика, проводив незнакомку взглядом, медленно поднялась с земли, еще раз посмотрела на зажатые в руке ключи и нажала кнопку отключения сигнализации.
Телефон разрядился, шуба в пакете слежалась, как шкура дохлого животного, — не верится, что когда-то она хотела ее носить. Голос радиоведущего раздражал: погода, реклама, сводка новостей, снова реклама, примитивная мелодия, тупые слова — Марика выключила приемник и сосредоточилась на дороге. Раньше она держала карту улиц в голове, а теперь едва угадывала повороты и, замечая их в последний момент, направляла седан то вправо, то влево. Если заблудится, придется вспоминать, как настраивать навигатор.
Многое придется вспоминать. А чему-то, как инвалиду — ходить, придется учиться заново.
Зашуршал, свалившись с сиденья вниз, пакет с одеждой. Тускло отблескивала с соседнего сиденья поверхность молчаливого, казавшегося здесь таким же чужим, как и она сама, магического зеркала.
Дом встретил тишиной, пылью на столе, мерцающим фарфором забытой у раковины кружки и одиноким, отключенным от сети, закрытым ноутбуком. Слишком много лампочек под потолком, слишком много комнат и простора, слишком много ненужного одному человеку места.
Когда-то она этим наслаждалась: тяжелыми бархатными шторами, позолоченными гардинами в изанском стиле, костлявым деревом богатства в горшке у балкона, ворсистыми коврами с геометрическими рисунками и крикливой, в треть стены, картиной, которую несколько месяцев назад подарил Ричард. Баснословно дорогой живописью маститого Реонара Куши. В тот день она вешала ее, счастливо напевая: на радость глазам, на зависть знакомым. Думала, что будет вдохновляться, глядя на непонятный рисунок, выполненный в мазковой технике с преобладанием оранжевых и зеленых оттенков… Но, судя по тому, что чуть больше недели назад она «дошла до ручки», до полного жизненного тупика, картина на роль вдохновителя, увы, не годилась.
