Его лицо крупным планом. Сияние куполов. Снова лицо, но уже крупнее – глаза, одни глаза, легкий прищур и морщины в уголках. И снова сияние храма. И голос за кадром:
– …Я всё понял… я всё услышал… я не знаю зачем, но я всё сделаю, как ты задумал… ведь привел же ты его зачем-то ко мне… ничего случайно не бывает… спасибо тебе… что даешь мне это шанс… спустя год… я правда всё сделаю…
И может, кажется, а может, в самом деле что-то заблестело в его глазах?.. Антон разворачивается и медленно уходит…
Теперь мы видим Антона в кафе у окна. Официантка ставит перед ним чашку кофе. Он благодарит, не спеша сыплет сахар, размешивает. Рядом с чашкой на столе блокнот и ручка. Антон поглядывает на них. Какое-то время снова смотрит в окно – ему нужно решиться. Но вот он вздохнул, сделал глоток кофе, открыл блокнот. Его рука с ручкой скользнула по бумаге, и мы услышали голос:
– Моему дорогому другу посвящается.
Антон на секунду смотрит в окно, потом зачеркивает написанное. Теперь его рука движется по бумаге неотрывно. Он всё обдумал, всё знает. Всё, к чему он шел эти годы, с тех пор как бросил юриспруденцию, у него получится. Надо просто писать, работать. Голос за кадром:
– Моему дорогому другу и той, которую он любил, посвящается. Мужчина и его женщины. Роман. Лето. Утро.
Но уже жарко. И зачем только я с ней потащился?!..
Экран туманится и вновь проясняется…
Петров с Ольгой идут по кладбищу. Она – целеустремленно, может, даже с радостью. Он – чуть отстает. На лице гримаса явного раздражения.
Петров: – Какое-то не самое приятное место для субботнего утра… Зачем мы тут?!
Ольга: – Идем. Тут рядом… Покажу тебе, куда я все субботы езжу по утрам. Ты же всё спрашивал… вот.
Они останавливаются. Ничего не скажешь – богатая могила.
Петров: – Кто это?
Ольга: – Отец. Вернее… как?! Мой второй отец. Приемный.
Петров: – Я и смотрю – как-то ты не очень похожа. Да и он на чеченца не похож… Приемный отец?! Ты не говорила.
Ольга: – А он и не чеченец вовсе. Отсюда… На самом деле во время войны многие брали детей… сирот из Чечни… Я у них с шести лет.
Она наклоняется, кладет цветы. Мы видим их идущими по полю, удаляющимися от могилы.
Ольга: – Мне шесть лет было. Пошла вечером к соседским девочкам. Через несколько домов… Наверное, в дочки-матери играли… Не помню… Вообще, тот вечер плохо помню… какими-то фрагментами… Потом… такое ощущение… не столько слышишь, сколько чувствуешь, как всё вздрогнуло… Ты, наверное, не поймешь… Не служил в армии?
Петров: – Нет.
Ольга: – Тогда не объясню… Вздрогнуло… это когда… вздрогнуло всё… всё вокруг… и что-то сдвинулось и таким, как раньше уже не будет… и ты это как-то чувствуешь, хотя и не понимаешь ещё – чтО изменилось… Потом тётя Бэла прибежала, нашла нас в саду… Ведёт в дом… А я не хочу… Говорит, что положит нас спать, что сегодня останусь у них… А я что-то плачу… кричу – к маме хочу, домой… слезы… А тётя Бэла не пускает и тоже плачет… И дети её начинают плакать… ну… подружки мои… А дома-то в это время… УЖЕ НЕТУ… Как-то непонятно я два дня у соседей прожила… А потом приехал… мой будущий отец…
Теперь они едут в машине. Петров за рулем. Ольга как-то очень удобно расположилась на его плече. Накрыла своей рукой его кисть, лежащую на селекторе АКПП.
Петров: – Он что? Специально за тобой приехал?
Ольга: – Да нет, конечно. По каким-то делам своим.
Петров: – Какие дела в 95-м, во время войны… могут быть у ростовчанина у вас в Чечне?
Ольга: – Ну что ты вытягиваешь из меня?! Ну вот такие дела и были… я уже всё позже поняла, когда выросла.
Камера уносит нас на 25 лет назад.
Поздний летний вечер. Маленький чеченский городок. Скорее село. Развалины дома. Что-то ещё дымится. На всё это с некоторым интересом смотрит и курит мужчина. Очень крепкий, лет сорока. Черная кожаная куртка, черные брюки, сверкающие черные туфли. Белая рубаха расстегнута чуть не до живота, видна массивная цепь. В общем – бандит бандитом. Но оно и понятно – середина 90-х. Кстати, по виду – он не чеченец. Скорее казак. Вьющиеся темные волосы, усы.
Сзади слышится голос с чеченским акцентом:
– Всё готово, Князь.
Князь (оборачиваясь): – Обе цистерны?
– Да, в тупике… уже сливают…
Князь: – Охрана?
– Договорились, как всегда.
Князь: – Бензовозы все подъехали? Заправлены?
– Брат… вот всё проверяешь, а?! Всё на месте… За три часа всё сольем… Встречай в Ростове.
Князь: – Хорошо (оборачивается на развалины). Когда это? Неделю назад вроде всё стояло?
– Не надо об этом… Два дня назад… Ладно, надо бы дела закончить. Да?
Князь (задумчиво): – Да, конечно.
Он вытаскивает из нагрудного кармана приличную такую пачку долларов, а мы замечаем, как под мышкой болтается в кобуре пистолет.
Князь: – За вычетом аванса, тут под расчет.
Собеседник провел пальцем по торцу пачки, проверил, нет ли пустышек. Приятно прошелестели купюры.
Князь: – Не веришь?
– Ты не веришь мне. Спрашиваешь про бензовозы, охрану. Я не верю тебе – смотрю деньги. Но пока у нас всё хорошо.
Князь: – Ну и хорошо (он снова смотрит на развалины). В доме кто был?
– Князь… что тебе, а? Ты получил что хотел. Я получил что хотел. Давай не будем?
Собеседник разворачивается, уходит. Князь тоже направляется к своему «Мерседесу».
– Девочка осталась. Одна.
Князь оборачивается. В темноте намечаются контуры двух фигур. Он делает к ним несколько шагов. Старый чеченец держит за руку девочку лет шести и продолжает:
– Я слышал – ты спрашивал. Я тебе говорю – девочка осталась. Одна.
Князь подходит совсем близко. Пристально смотрит на ребенка, а та – на останки дома. Князь достает из кармана несколько 100-долларовых купюр, протягивает старику:
– Ты позаботишься о ней, отец?
– О дочке должен заботиться отец… Но его больше нет. Мог бы позаботиться дед… но он давно ушел в горы… А я слишком стар, чтобы заботиться о своей правнучке.
Князь: – Эта ТВОЯ правнучка?.. А её отец? Он был в доме? Мать?
– Да… Твой сын убил их…
Князь: – Мой сын?! Он… связист… и его нет в Чечне… Он на Севере.
