— А потом? — тут же спросил Добродеев.
— А потом он ушел.
— С кем?
— С женщиной.
«Бинго!» — подумал Монах и одним глотком опрокинул рюмку.
— Что за женщина? — спросил Добродеев.
— Бывает тут иногда… не очень молодая, хорошо одетая, в ушах бриллианты. Он к ней подкатился… я еще думал вызвать охрану — он уже был теплый, да и рылом не вышел, но она была не против. Вот и пойми их после этого.
— Они ушли вместе?
— Вместе. Но это пустой номер, Леша, она не могла его убить, не тот контингент. Можешь мне поверить, у меня глаз-алмаз.
— Как ее зовут?
— Понятия не имею. Говорю же, приходит иногда, сидит, пьет коньяк, думает.
— С тех пор была?
— Не видел, вроде нет. А как его?..
— Ножницами, — прошептал Добродеев.
— Чем? — поразился Эрик. — Ножницами? Большими?
— Средними, а что?
— Это не она!
— Почему?
— Ну как тебе… не похоже! Да и зачем? И сумочка небольшая…
— Эрик, дай мне знать, если она появится, лады?
Монах все-таки вмешался. Он сполз с табурета, не забыв прихватить свою пустую рюмку, подошел и сказал:
— Привет, Эрик! У меня тоже вопросик. Как она добиралась домой, не помнишь? Пешком или на такси? Можно повторить? — Он кивнул на рюмку.
— Мой друг-экстрасенс, — представил его Добродеев. — Олег Монахов. Работаем вместе.
— Я точно не знаю… — Эрик отвел глаза. Монах подтолкнул Добродеева локтем.
— Эрик! — воззвал Добродеев.
— Ее Вова возит, таксист.
— Фамилия? — строго спросил Добродеев.
— Лучкин.
— Понятно. Вова Лучкин. Спасибо, Эрик.
— А тебе это точно для статьи надо?
— Понимаешь, Эрик, — задушевно сказал Монах, — не совсем для статьи. Я так и знал, что у тебя нюх. Нас попросили… только это между нами, лады? Нас попросили найти убийцу. Попросили серьезные люди, потому что у нас репутация. Я — экстрасенс и… э-э-э… психолог. Алексей… — Монах повел рукой в сторону Добродеева, — …ты его знаешь как журналиста, но он еще и член эзотерического Детективного клуба, мы оба члены… но имей в виду, это не для прессы, — он погрозил Эрику пальцем. — Это не первое наше дело. Мы не… это самое… светимся, но серьезные люди знают, где нас найти. Стоит мне посмотреть на человека, как я сразу просекаю, в смысле, вижу… — Монах запнулся. — И ты сейчас будешь моими глазами!
Добродеев, моргая, смотрел на Монаха, прикидывая, куда того несет.
— Смотри на меня, Эрик! — повысил голос Монах. — Расскажи мне об этой женщине! Расскажи, как ты ее чувствуешь! Я очень доверяю твоему внутреннему чутью, потому что бармены прекрасные знатоки человеческой природы и философы, согласен?
Зачарованный Эрик кивнул.
— Я тебя слушаю, Эрик. Смотри мне в глаза и говори!
Монах вытащил из кармана серебряную монетку, завертел в пальцах. Эрик, раскрыв рот, уставился на монетку.
— Она красивая, — начал он утробным и каким-то потусторонним голосом; Добродеев поежился. — Лет сорока пяти или больше… одинокая… всегда молчит и пьет коньяк… три или четыре рюмки… что-то в ней такое, что к ней никто не подходит… никогда. Правда, девчонок помоложе полно, но не только. А такие, постарше и с деньгами, иногда просят познакомить с кем-нибудь, а она никогда. Это дама, в ней класс… может, вдова министра или генерала… имя Мадам Осень… Мадам Осень… я называю ее Мадам Осень…
— А настоящее имя? — не удержался Добродеев.
Монах чертыхнулся и уронил монету. Эрик пришел в себя и перевел взгляд на журналиста:
— Чье?
— Женщины!
— Не знаю, я не спрашивал.
— Стихи пишешь? — спросил Добродеев.
— Уже нет, когда-то писал по молодости…
— Хорошо, Эрик. А теперь набери Вову Лучкина, поговорить надо. — Монах протянул бармену руку, тот протянул в ответ свою, и они обменялись крепким рукопожатием. — Спасибо, друг!
— Вот видишь, — сказал Монах Добродееву на улице, где они ожидали таксиста, — мы щелкнули твоего Эрика как собака блоху, а ты заладил: Мельник, Мельник! Кто он такой против нас, твой Мельник?
Вова Лучкин оказался невысоким — метр с кепкой — мужичонкой, который смотрел подозрительно и отвечал, крепко подумав, тем самым нарушая имидж классического разговорчивого таксиста.
— Ну, помню, — сказал он, подумав. — Брал несколько раз, возил до арки на проспекте, в арку не заезжал. Этого не помню, — он вернул Добродееву фотографию Суровца. — В последний раз… — Он задумался. — Вроде две недели назад, с тех пор не видел.
— Значит, из бара эти двое ушли пешком, — глубокомысленно сказал Добродеев, когда они распрощались с таксистом.
— Конечно, пешком, до гостиницы рукой подать. Они пошли в гостиницу, было начало одиннадцатого, спустя полтора часа Мадам Осень ушла из его номера одна. Кстати, Лео, ты обратил внимание, что и бар и гостиница называются «Братислава»?
— Конечно, обратил, подумал еще, какое роковое совпадение! Она ушла, а он остался лежать на полу с ножницами в груди…
— Мадам Осень… — повторил Монах и задумался. — Красиво.
Несомненно, это был след, правда, нечеткий и размытый. Упомянутая арка на проспекте Мира вела во двор, окруженный четырьмя пятиэтажками, и Мадам Осень могла проживать в любой из них. Хотя ее не могли не знать, и найти ее всего лишь дело времени. Что-то подсказывало Монаху, что таких женщин, как Мадам Осень, на свете раз-два и обчелся.
— Пошли, примем за успех клуба, — предложил он — ему не хотелось домой. — Заодно поговорим. Митрич обрадуется…
— Хотел бы я на нее посмотреть, — сказал Монах, когда они сидели за своим столиком в «Тутси». — На Мадам Осень.
— Одинокая, разочарованная, без иллюзий, без семьи… Зачем она его убила?
Монах пожал плечами.
— Я думаю, она мстила в его лице всем мужчинам, — сказал Добродеев. — Возможно, ее часто обманывали, возможно, Суровец показался ей настоящим, а потом она поняла, что это не то, и…
— …и достала ножницы, которые у нее всегда с собой. Ты сам стихи не пишешь?
— У тебя есть другое объяснение?
— Вообще никакого. Не вижу пока. Надо бы поговорить с ней. И еще раз с администратором Гошей. Сдавать ее Мельнику мы пока не будем, пусть отстоится, лады? Успеется.
Добродееву хотелось сказать: а если она еще кого-нибудь достанет… ножницами, но он промолчал, только кивнул.
— Мадам Осень… очень образно, — сказал Монах. — По пивку? С фирмовым закусоном? — Он призывно махнул Митричу.
