Особенно интересно читать Исайю Берлина русской аудитории. Дело в том, что Берлин не просто родился и провел детство на территории Российской империи, его одержимость русской культурой – особенно XIX века – известна. Не буду здесь пересказывать общеизвестные факты, вроде его работы в британском посольстве в Москве и роковой встречи с Ахматовой. В данном случае интересно другое – то, что Берлин очень много думал, говорил, писал о Белинском, Герцене, Толстом и многих других. Толстой был одним из главных героев его лучшего эссе «Еж и лиса». В том же обстоятельстве, впрочем, содержится и немалая опасность. Для Берлина русская культура была – при всей его любви к ней – чужой. Он думал о ней, он ее изучал, он ее в каком-то смысле истолковывал англоязычному читателю, но все же делал это с дистанции. Более того, следуя британской традиции (да и не только британской, надо сказать), он должен был пересказывать своей публике очевидные вещи – очевидные для тех, кто живет внутри русской культуры, скажем для советской и части постсоветской интеллигенции. Оттого многие в постсоветской России, загипнотизированные историями о великом «сэре Исайе Берлине» (вспомним хотя бы знаменитое эссе Бродского), ознакомившись с его текстами, были разочарованы. Есть даже легенда, что журнал «Знамя» в 1992 году отказался печатать перевод эссе Берлина «Рождение русской интеллигенции» на том основании, что в нем нет ничего нового, все факты и суждения давно известны. Так что двухтомник Берлина, один том которого был посвящен России, вышел в Москве лишь в 2001 году
[18].
В этом двухтомнике мы и находим текст, впервые напечатанный в 1996 году в «The Sense of Reality. Studies in Ideas and their History». Он называется «Artistic commitment: A Russian Legacy», на русском это звучит немного по-иному: «Обязательства художника перед обществом. Русский вклад в мировую культуру». Сложно сказать, что заставило переводчика довольно далеко отойти от смысла заголовка, все-таки и «commitment» в данном случае, как мне кажется, означает скорее «вовлеченность» (в «жизнь» вообще, не только в общественные страсти), ну а «Russian Legacy» – это совсем не «Русский вклад в мировую культуру». Речь-то в эссе идет о «наследии вовлеченности художника», которое оставил русский XIX век, а не о каком-то «вкладе». И это наследие имеет равное значение как для Запада, так и для самой России.
Не буду пересказывать здесь содержание текста Исайи Берлина, он вполне доступен и в оригинале, и в переводе (учитывая, что двухтомник в 2014-м переиздали, немного расширив). В нем содержатся все любимые идеи и рассуждения автора о русской культуре и русской интеллигенции. Главный герой «Artistic commitment» – литературный критик Виссарион Белинский, да, тот самый, которым мучили поколения советских школьников. Белинский – одна из жертв русской и советской истории литературы, несгибаемый борец с несправедливостью, создатель нынешней иерархии русской литературы, на вершине которой стоит Пушкин; он – прогрессивный толкователь Гоголя, открыватель Достоевского и многое иное. Цитатами из Белинского нашпигован любой советский и российский учебник литературы, его изможденный лик взирал на школьника и студента в коридорах и в классных комнатах, он – отец концепции «натуральной школы» – был объявлен в СССР одним из первых революционных демократов, предтечей Чернышевского и предпредтечей Ленина и Горького. Всего этого вполне хватало, чтобы любой образованный человек, имевший хотя бы минимальные расхождения с советской властью, а также чуть ли не каждый литератор, рискнувший отклониться от «социалистического реализма» (да и «реализма» вообще), смотрел на несчастного Белинского с отвращением. То же самое произошло со многими другими героями советского школьного курса литературы и истории; бедный Герцен, к примеру, навсегда остался в памяти как ленивый заспанный барин, которого – будто Илью Муромца – разбудили суровые декабристы; проснувшись, он тут же схватился за свой колокол и принялся звенеть на весь мир.
Так вот, Белинский и Герцен – любимые герои Исайи Берлина. Он видит в них – по вполне понятным причинам – не школярские комические персонажи или серые пропагандистские тени, а настоящих мыслителей, людей, впервые сформулировавших на русском языке идею общественной свободы. Берлин снимает с них незаслуженный титул «предтечи Ленина» и возвращает в их собственный историко-культурный контекст. И выясняется, что сегодня читать Белинского и Герцена исключительно интересно – и полезно даже тем, кто специально не занимается русской историей или литературой.
Оставим Герцена в стороне, отметив лишь, что он не только отец русского социализма и неподцензурной прессы; его «Былое и думы» вообще одна из главных русских книг позапрошлого века. О Герцене в то же время, что и Берлин, но помимо и независимо от британца много размышляла Лидия Гинзбург, увидев в нем исключительно современного писателя. С Белинским такого не произошло. Он утонул в тысячах официозных советских работ, среди которых изредка попадались исключительно достойные, требующие сегодня самого пристального внимания, но их мало, и они сделаны по строгим профессиональным лекалам, что отпугивает неспециалиста. Исайя Берлин не просто «воскрешает» Виссариона Белинского, он показывает его европейцем, русским европейцем, включенным в международные политические, эстетические и философские споры 1820 – 1840-х годов. На фоне французских социалистов-сенсимонистов или сторонников «чистого искусства», вроде Теофиля Готье, Белинский смотрится своим. Он – один из героев интеллектуальной драмы первой половины XIX века, когда формулировались главные положения уже нынешнего, нашего мира. В этом его актуальность, а не в том, что он разом восхищался Пушкиным и утверждал следующее: «Теперь искусство – не господин, а раб; оно служит посторонним для него целям».
Берлин анализирует в «Artistic commitment» трансформацию взглядов Белинского и не находит в них ровным счетом ничего, что можно было бы счесть «предтечей» чугунного соцреализма и жалкой версии марксистской эстетики, которую исповедовали в СССР. Белинский не враг свободы, а ее создатель, ибо свобода не приходит сама, ее надо определить словами, высказать, сформулировать и затем уже следовать этим убеждениям. Вот чем занимались Белинский, Герцен и другие русские герои Исайи Берлина, включая, конечно, Льва Толстого. По сути дела, Берлин предлагает нынешнему российскому либералу, социалисту, просто честному человеку, ненавидящему несвободу и несправедливость, его собственную родословную, родом из той самой классической русской культуры, которую преступно плохо преподают в школах и университетах.
Если взять немного шире представлений Берлина – русская свобода имеет глубокие собственные корни, и корни эти питались европейскими соками. Именно в данной точке утверждение «Россия – это Европа» неопровержимо. Не жалкие литературные критики, выясняющие, кто из писателей лучше подходит текущему моменту, не диковатые бородачи, зовущие Русь к топору, не экзотические мистики, которых невозможно по достоинству оценить из-за крайней мутности их речей, – нет, это культурные деятели, которые создали в России язык общественной дискуссии. А без этого языка невозможно общество – и невозможен разговор о свободе.
