Отметим, что в обеих этих искусственных массах каждый индивид проявляет либидинозную привязанность, с одной стороны, к вождю (Христу, главнокомандующему), и к другим индивидам, составляющим массу – с другой. Как обе эти связи соотносятся друг с другом и как описать их в понятиях психологии, станет предметом нашего исследования несколько позже. Но уже сейчас мы можем бросить разобранным нами авторам упрек в том, что они в недостаточной мере оценили значение вождя для психологии массы. Мы же выбрали этот предмет первым в нашем исследовании, чем поставили себя в выгодное положение. Нам представляется, что мы находимся на правильном пути, который позволит нам прояснить главное проявление психологии масс – несвободу индивида в массе. Если каждый индивид в массе испытывает чрезвычайно сильную эмоциональную привязанность в двух направлениях, то нам будет нетрудно вывести из этого отношения наблюдаемые изменения личности индивида и его зависимость от массы.
Намек на то, что сущность массы заключается в ее либидинозных привязанностях, можно подтвердить феноменом паники, который лучше всего был изучен именно для военных масс. Паника возникает тогда, когда такая масса разлагается. Главный признак паники заключается в том, что составляющие массу индивиды перестают выполнять приказы своих начальников, и каждый стремится спастись, не думая об остальных. Взаимные связи и привязанности рвутся, наружу стремительно выползает огромный бессмысленный страх. Естественно, на это можно возразить, что все как раз обстоит наоборот: страх так силен, что подавляет способность к здравым суждениям и эмоциональным привязанностям. МакДугалл (стр. 24) даже рассматривает случай паники (правда, не военной), как наглядный пример обнаруженного им повышения аффекта в результате заразительности (primary induction). Однако это рациональное объяснение в данном случае абсолютно непригодно. Сначала надо найти объяснение столь сильному страху. Величина опасности не может быть причиной паники, так как та же армия, что в данный момент охвачена паническим страхом, прежде, в моменты куда большей опасности, вела себя с безупречной доблестью. Сущность паники в том и состоит, что она не зависит от степени грозящей опасности и может разразиться по самому ничтожному поводу. Когда охваченный паническим страхом индивид начинает спасать свою шкуру, он, таким образом, признает, что перестали существовать эмоциональные связи, которые до тех пор преуменьшали в его глазах грозившую опасность. Теперь же, когда индивид остался с опасностью наедине, он воспринимает ее острее и непроизвольно ее преувеличивает. Следовательно, панический страх предполагает ослабление либидинозной структуры и является правильной реакцией на него, а не наоборот, то есть не страх разрушает либидинозную привязанность.
Это замечание нисколько не противоречит утверждению о том, что страх в массе благодаря заразительности (индукции) может принять поистине чудовищные размеры. Интерпретация МакДугалла в целом верна для случая, когда опасность реально велика, а в массе отсутствуют сильные эмоциональные привязанности. Такое, например, происходит, когда в переполненном театре возникает пожар. Для нас поучительным и полезным является упомянутый выше случай паники в армии, когда опасность является привычной или очень ненамного превышает привычный уровень. Не следует, однако, ожидать, что слово «паника» является строгим термином, определяющим какое-то точно определенное состояние. Иногда этим словом обозначают любой массовый страх, в других случаях страх отдельного человека, если этот страх чрезвычайно силен, а еще чаще паникой называют вспышку ничем не оправданного страха. Если мы используем слово «паника» для обозначения массового страха, то сможем провести одну далеко идущую аналогию. Страх индивида вызывается либо размерами опасности, либо исчезновением чувственных (либидинозных) связей. В последнем случае это типичный невротический страх. (См. лекции по введению в психоанализ, XXV). Паника может возникнуть как благодаря грозящей всем повышенной опасности, так и благодаря исчезновению эмоциональных связей, объединяющих массу – в последнем случае паника тоже аналогична невротическому страху. (См., например, по этому поводу содержательную, хотя и несколько фантастическую статью Бела фон Фельсеги «Паника и комплекс Пана»).
Если, вслед за МакДугаллом, мы будем описывать панику как одно из самых заметных проявлений «группового сознания» (group mind), то неизбежно придем к парадоксальному заключению: в этом своем наивысшем проявлении масса сама себя отменяет. Не может быть никаких сомнений в том, что паника – это разложение массы; паника приводит к разрыву всяких связей, объединявших индивидов массы в единое целое.
Типичный повод к возникновению паники описан в пародии Нестроя на драму Геббеля о Юдифи и Олоферне. В пьесе один из воинов кричит: «Военачальник потерял голову!» – и все ассирийцы бросаются в паническое бегство. Потеря вождя – в любом смысле – как и самые безумные вымыслы о нем – вызывает панику даже в том случае, если опасность осталась прежней; с разрывом связи с вождем (как правило) рушатся и связи, объединявшие индивидов массы. Масса разлетается, как болонская склянка, у которой отломили кончик.
Наблюдать такое же разложение религиозной массы не так легко, как разложение массы военной. Совсем недавно мне в руки попал написанный католиком и рекомендованный лондонским епископом английский роман When it was dark («Когда наступила тьма»). В этом романе очень талантливо и верно описана такая возможность и ее последствия. Действие романа происходит в наши дни. Группе заговорщиков – врагов Христа и христианской веры удается найти гробницу с надписью, в которой Иосиф Аримафейский признается, что, движимый благочестием, на третий день после распятия извлек из гроба тело Христа и тайно его захоронил на новом месте. Этим действием заговорщики уничтожили веру в воскресение Христа и в его божественную сущность. Следствием этой археологической находки явилось потрясение основ европейской культуры и вспышки разнузданного насилия и преступлений. Все эти насилия и преступления прекратились только после того, как заговорщики были разоблачены и уличены в фальсификации.
На первый план среди причин описанного в романе разложения религиозной массы выходит не страх, для которого нет причин, а безрассудное и враждебное отношение индивидов друг к другу, каковое не проявлялось прежде благодаря общей любви верующих к Христу. Вне этого единения и во время царства Христа стоят индивиды, не принадлежащие к общине верующих – индивиды, которые не любят Христа и которых не любит он. Именно по этой причине религия – хотя бы она и называлась религией всеобщей любви – по необходимости является жестокой и беспощадной в отношении к тем, кто к ней не принадлежит. В своей основе каждая религия без исключения является религией любви по отношению к тем, кого она объединяет, но всегда проявляет жестокость и нетерпимость к тем, кто ее не разделяет, и мы не имеем права упрекать за это верующих, как бы это ни было тяжело для каждого отдельного человека; психологически в такой ситуации гораздо лучше себя чувствуют неверующие и равнодушные. То, что в наши дни эта нетерпимость перестала быть столь грубой и жестокой, как прежде, едва ли является результатом смягчения нравов. Скорее, причина заключается в очевидном ослаблении религиозных чувств и связанного с ним либидинозного (эмоционально окрашенного) единения массы. Если место религиозного единения займет что-то другое – а нечто в этом роде мы видим в организации социалистической массы, – то возникнет такая же нетерпимость к людям, не принадлежащим к массе, какая была характерна для эпохи религиозных войн, а если для массы подобное значение будет иметь разница в научных воззрениях, то и в этом случае результат будет абсолютно тем же.
