Собственно говоря, расхождение этого утверждения с общепринятым толкованием генезиса совести не слишком велико, и мы, кажется, знаем способ сделать это расхождение еще меньше. Давайте для наглядности выберем пример с агрессией и примем, что в данном случае речь идет исключительно об отказе от удовлетворения одного лишь агрессивного влечения. Естественно, такое допущение сделано для наглядности. Влияние воздержания на совесть происходит следующим образом. Каждый раз, когда мы позволяем себе агрессивное поведение, удовлетворение влечения регистрируется инстанцией супер-эго, и супер-эго усиливает размер агрессии, переадресовав ее эго. Дело здесь не в том, что исходная агрессия совести является продолжением запретов авторитета, так что сам факт воздержания от нее практически не играет здесь никакой роли. И мы сведем несовпадение инстанций к нулю, если примем другой результат для этого первого опыта столкновения супер-эго с агрессией. У ребенка накапливается значительный запас подавленной агрессии в отношении авторитета, который препятствовал удовлетворению ребенком первых и очень значимых проявлений агрессивного влечения, – не важно, в чем это принуждение к воздержанию выражалось. Вынужденное воздержание от удовлетворения влечения вызывает у ребенка мстительное чувство. Из этой тяжелой ситуации он выбирается с помощью хорошо известного механизма: ребенок методом отождествления принимает на себя роль неприкосновенного авторитета (становящегося в результате супер-эго) и овладевает своей агрессией, которую он теперь может использовать против сложившейся ситуации. Эго ребенка вынуждено удовлетвориться теперь жалкой ролью униженного авторитета – отца. Происходит изменение ситуации на противоположную, как это часто бывает. «Если бы я был отцом, а ты – ребенком, я бы плохо с тобой обращался». Отношение между эго и супер-эго – это сознательно искаженное воспроизведение реальных отношений между еще не разделенным эго и внешним объектом. Но это типичная ситуация. Существенная разница, однако, заключается в том, что изначальная строгость супер-эго – это не строгость, проявленная отцом или ожидаемая от него, а собственная агрессия ребенка, направленная против отца. Если это так, то можно на самом деле утверждать, что совесть возникает и развивается в силу внешнего подавления агрессии и укрепляется в дальнейшем по мере новых случаев ее подавления.
Какая из существующих концепций верна? Преж-няя, казавшаяся нам неоспоримой, или новая, которая придает теории краткость и цельность? Данные непосредственных наблюдений показывают, что обе они верны и не противоречат друг другу, а в одном пункте даже совпадают, ибо мстительная агрессия ребенка определяется мерой наказывающей агрессии, ожидаемой ребенком от отца. Опыт, однако, учит, что строгость супер-эго, возникающего у ребенка, определяется степенью отцовской строгости, жестокостью пережитых им отцовских наказаний;
[32] даже при очень мягком воспитании у ребенка может развиться строгая совесть. Было бы, однако, неверно отрицать наличие всякой связи между ними, ибо нетрудно убедиться, что строгость воспитания оказывает сильное влияние на формирование детского супер-эго. Отсюда можно заключить, что при формировании супер-эго и становлении совести действуют всевозможные конституциональные факторы и влияние окружающей среды, поэтому нет ничего удивительного в выделении множества этиологических условий обсуждаемых процессов.
[33]
Можно также сказать, что если на первый запрет удовлетворения влечения ребенок отвечает чрезвычайно сильной агрессией и соответствующим усилением строгости супер-эго, то он всего лишь следует древнему филогенетическому образцу, и такая реакция действительно оправдана, ибо в доисторические времена отец внушал настоящий страх, так как от него можно было ожидать свирепого наказания. Разница между обеими концепциями генезиса совести стирается еще больше, если мы перейдем от индивидуальной истории развития к филогенетической. При этом выявляется новое значимое различие двух процессов. Мы не можем исключить допущения о том, что свойственное человечеству чувство вины возникло из эдипова комплекса и было приобретено после убийства отца союзом братьев. В то время агрессия не подавлялась, а реализовывалась вовне; та самая агрессия, подавление которой у ребенка должно явиться источником возникновения чувства вины. Я нисколько не удивлюсь, если в этом месте раздраженный читатель воскликнет: «Таким образом, получается, что не важно, убивают отца или нет, если чувство вины появляется в любом случае! В душу закрадывается сомнение. Либо неправда, что чувство вины возникает от подавленной агрессии, либо вся эта история про убийство отца – приключенческий роман, и в доисторические времена дети убивали своих отцов не чаще, чем сегодня. А если это не роман, но достоверная история, то происходящее в ней не может никого удивить, ибо что странного в том, что люди чувствуют свою вину, поступив дурно. Психоанализ так и не объяснил нам суть таких фактов, которые случаются каждый день».
Все правильно, и мне стоит объясниться по этому поводу. Здесь нет ничего особенно таинственного. Если человек испытывает чувство вины после совершенного преступления, то это чувство называют раскаянием. Раскаяние распространяется только на один поступок, но, естественно, предпосылкой раскаяния является наличие совести, то есть готовности чувствовать свою вину, готовности, возникшей до содеянного преступления. Такое раскаяние никоим образом не поможет нам выяснить происхождение совести и чувства вины. Ход этих случаев обычно таков, что потребность в удовлетворении влечения становится чрезвычайно сильной, и оно осуществляется, преодолевая сопротивление недостаточно строгой совести, а на фоне ослабления влечения после его удовлетворения восстанавливается прежнее соотношение сил. Психоанализ поступает совершенно обоснованно, исключая из данного исследования случай возникновения чувства вины из-за раскаяния, несмотря на всю практическую важность и широкую распространенность таких случаев.
Но если человеческое чувство вины восходит к убийству праотца, то это был как раз случай «раскаяния», и в те времена не должно было существовать предпосылки совести и чувства вины до совершения убийства. Откуда в таком случае взялось «раскаяние»? Действительно, этот случай должен прояснить нам тайну чувства вины и подвести итог нашим рассуждениям. Думаю, что этого случая будет достаточно. Раскаяние было результатом первоначальной амбивалентности чувств в отношении отца – сыновья ненавидели его, но и любили тоже. После того как чувство ненависти насытилось убийством, в виде раскаяния проявилась любовь, обусловленная отождествлением отца с инстанцией супер-эго; любовь наделила супер-эго властью отца как бы в наказание за совершенное в отношении него преступление и создало ограничения, чтобы предотвратить повторение преступления. И, несмотря на то что агрессивные наклонности в отношении отца были присущи и следующим поколениям, в них сохранялось также чувство вины, укреплявшееся всякий раз, когда подавленная агрессия переходила в супер-эго. Теперь, я полагаю, мы наконец двумя способами уже объяснили участие любви в становлении совести и в роковой неизбежности чувства вины. В сущности, совершенно не важно, убили отца или воздержались от этого злодеяния; и в том и в другом случае человек будет чувствовать свою вину, ибо чувство вины есть выражение амбивалентного конфликта – вечной борьбы между Эросом и влечением к разрушению и смерти. Этот конфликт разгорается сразу, как только перед человеком встает задача совместного проживания коллектива. Пока сообщество является семьей, этот конфликт проявляется эдиповым комплексом, порождает совесть и создает первоначальное чувство вины. Когда делается попытка расширить сообщество, тот же конфликт возникает вновь в прежней форме, но при этом усиливается и углубляется, следствием чего становится усугубление чувства вины. Так как культура следует внутреннему эротическому побуждению объединить людей в единую массу, то достичь этой цели можно только ценой возрастания чувства вины. То, что началось с отца, заканчивается массой. Если культура является необходимым атрибутом для развития семьи до размеров человечества, то она неразрывно с этим чувством связана по причине порожденного ею амбивалентного конфликта – вечной распри любви и стремления к смерти, усиливающей чувство вины до такой степени, что оно становится непереносимым для индивида. Вспоминается захватывающее обвинение великого поэта в адрес «высших сил»:
