Такое состояние называют «угрызениями совести», но, собственно, оно не заслуживает такого названия, ибо на этой ступени чувство вины, очевидно, является лишь страхом потери любви, то есть «социальным» страхом. У маленьких детей по-другому никогда и не бывает, но даже у многих взрослых мало что меняется с возрастом, так как место отца или родителей занимает более крупное человеческое сообщество. Поэтому в принципе дурной поступок можно совершить, как правило, только в том случае, если точно известно, что авторитет о нем не узнает или ничего против него не имеет, и поэтому это не страх поступить недостойно, а страх быть разоблаченным.
[29] Таково на сегодняшний день состояние нашего общества.
Резкое изменение наступает только тогда, когда авторитет интериоризируется во время становления супер-эго. Тем самым феномен совести поднимается на более высокую ступень; только теперь можно с полным правом говорить о совести и чувстве вины.
[30] Здесь отсутствует страх разоблачения и исчезает разница между поступком и желанием совершить поступок, ибо невозможно спрятаться от супер-эго и утаить от него свои мысли. Реальная серьезность ситуации меркнет, ибо новый авторитет, супер-эго, по нашему глубочайшему убеждению, не может причинить вред «эго», с которым оно – супер-эго – весьма тесно связано. Однако влияние генеза, которое заставляет жить прошлое и преодоленное, проявляется в том, что все в принципе остается, как было. Супер-эго наказывает греховное эго тем же чувством страха и ждет случая, чтобы подставить эго под удар окружающего мира.
На этой следующей ступени развития совесть проявляет одну особенность, которая была ей чужда на предыдущей ступени и которую нелегко объяснить. Она становится тем более строгой и недоверчивой, чем добродетельнее человек, поэтому в конце концов добродетельные люди обвиняют себя в самых тяжких грехах. Так добродетель расплачивается за свою награду: уступчивое и воздержанное эго не пользуется доверием ментора и изо всех сил, но, как правило, тщетно пытается его заслужить. У кого-то уже готово возражение: все это искусственные и надуманные трудности. Более чуткая и строгая совесть является отличительным признаком порядочного человека, и если святые выдают себя за грешников, то делают они это для того, чтобы подвергнуться искушению, каковым они, в массе своей, подвержены, ибо известно, что соблазн становится сильнее от воздержания, а при временном удовлетворении желания ослабевает. Другим фактом богатой области этики является то, что неудача – то есть лишь внешнее воздержание – тоже требует присутствия совести в супер-эго. Пока у человека все хорошо, его совесть молчит и разрешает эго делать все, что ему заблагорассудится; когда же случается несчастье, человек вглядывается в себя, осознает свою греховность, у него возникают угрызения совести, человек начинает стремиться к воздержанию и наказывает себя покаянием.
[31] Целые народы вели и ведут себя точно так же, все это очень легко объясняется с точки зрения инфантильной ступени совести, которая не исчезает после интроекции супер-эго, но продолжает существовать рядом с ним и в его тени. Место родительской инстанции занимает судьба: если человека постигает несчастье, это значит, что высшая сила его разлюбила. Оказавшись под угрозой потери любви, человек склоняется перед родительской инстанцией супер-эго, которой человек пренебрегает в счастье. Это проявляется с наибольшей отчетливостью в том случае, когда человек строго религиозного склада рассматривает судьбу как знак божьей воли. Народ Израиля считал себя избранным богом, его любимым дитятей, и когда великий отец начал посылать народу одно несчастье за другим, он не изменил своего отношения и не стал сомневаться в божественной мощи и справедливости. Народ породил пророков, которые обвинили народ в греховности. И тот из чувства вины разработал строжайшие предписания своей религии. Примечательно, что первобытный человек в подобной ситуации ведет себя совершенно по-другому. Когда с ним приключается несчастье, он обвиняет в нем не себя, а фетиш, который не исполнил свой долг, и наказывает его, а не себя!
Таким образом, мы обнаружили два источника чувства вины; один в страхе перед авторитетом, а второй – в страхе перед супер-эго. В первом случае чувство вины вынуждает отказываться от удовлетворения инстинктивных влечений, а во втором, поскольку дурные мысли невозможно скрыть от супер-эго, принуждает еще к наказанию себя. Таким образом, требовательность супер-эго проявляется в форме угрызений совести. Это та же строгость внешнего авторитета, которая частично замещается требовательностью супер-эго, продолжая существовать именно в такой форме. Теперь мы видим, какие отношения связывают отказ от инстинктивных влечений с чувством вины. Исходно воздержание от удовлетворения влечений является следствием страха перед внешним авторитетом; люди отказываются от влечений, чтобы не потерять любовь этого высшего авторитета. Если человеку удается воздержаться, то они с авторитетом, так сказать, квиты, и человеку нет нужды испытывать чувство вины. Все обстоит по-другому в случае страха перед супер-эго. Здесь недостаточно одного только воздержания от удовлетворения инстинктивных влечений, ибо желание их удовлетворения все равно присутствует и не укрывается от бдительного ока супер-эго. Поэтому, несмотря на соблюдение воздержания, чувство вины все равно возникает, и это большой недостаток появления супер-эго, или, выражаясь по-другому, совести. Воздержание от удовлетворения влечений уже не освобождает от ответственности, добродетельная умеренность не гарантирует вознаграждающей любви, ибо угрозу внешнего несчастья – потери любви и наказания со стороны внешнего авторитета – сменило нескончаемое внутреннее несчастье, неослабевающее чувство вины.
Эти отношения настолько запутанны и сложны, что, несмотря на риск повториться, я все же хочу напомнить и о другой стороне этого вопроса. Временная последовательность здесь следующая: сначала воздержание от удовлетворения инстинктивного влечения из страха перед агрессией со стороны внешнего авторитета, откуда вытекает страх потери любви, защищающей от угрозы наказания; затем следует становление внутреннего авторитета – и тогда воздержание обусловлено уже страхом перед ним и сопровождается угрызениями совести. Во втором случае дурной поступок и дурной умысел уравновешиваются – отсюда чувство вины и потребность в наказании. Агрессия совести консервирует и продлевает агрессию со стороны внешнего авторитета. Пока все как будто ясно, но откуда берется это усиливающее угрызения совести ощущение несчастья из-за наложенного извне воздержания, почему так сурова совесть у самых лучших и покорных? Мы уже объяснили обе особенности совести, но, вероятно, у читателя создалось впечатление, что эти объяснения не отличаются достаточной глубиной, оставляя неясными некоторые моменты. Здесь наконец появляется идея, чуждая как собственно психоанализу, так и обычному человеческому мышлению. Эта своеобразная идея позволит нам понять, почему данное обстоятельство казалось нам таким сложным и непостижимым. Наша идея заключается в следующем: вначале на самом деле существует совесть (правильнее сказать, страх, позднее становящийся совестью) как причина для отказа от удовлетворения влечений, но затем отношение меняется на обратное. Каждый отказ от удовлетворения влечения становится динамическим источником совести. Каждое новое воздержание подстегивает совесть, делает ее более беспощадной, усиливает ее суровость и нетерпимость. Если мы, вооружившись предложенной здесь историей возникновения совести, придем к согласию, то нам придется признать верность одного парадоксального утверждения: совесть является следствием воздержания от удовлетворения влечений; или так: навязанное нам извне воздержание от удовлетворения инстинктивных влечений порождает совесть, которая затем требует от нас воздержания и в дальнейшем.
