Индивидуальная свобода не является культурным достоянием. Она существовала до возникновения культуры, хотя и не имела тогда никакой ценности, ибо индивид в те времена был практически беззащитен. По мере развития культуры происходит ограничение индивидуальной свободы, и справедливость требует, чтобы никто не мог от него уклониться. То, что в человеческом сообществе проявляется как стремление к свободе, может быть протестом против сохраняющейся несправедливости. Это стремление может также оказаться полезным для дальнейшего развития культуры и гармонически с ней сочетаться. Тем не менее стремление к свободе можно трактовать как реликт, исходно присущий не зависящей от культуры личности, и, таким образом, это стремление может быть враждебно культуре. Стремление к свободе может быть направлено против определенных форм и притязаний культуры или против культуры как таковой. Представляется, что не существует средств воздействия, способных изменить природу человека так, чтобы люди превратились в термитов. Человек всегда будет отстаивать свою личную свободу, противясь воле массы. В человеческом обществе изначально идет упорная борьба за целесообразное, благотворное и безболезненное решение этой проблемы: как уравновесить индивидуальные требования и массовые культурные притязания? Это судьбоносная проблема – и либо равновесие будет достигнуто соответствующим изменением культуры, либо конфликт так и останется непримиримым.
В том, что нам позволительно сказать относительно общего ощущения того, какие свойства человеческого бытия можно назвать культурными, у нас складывается отчетливое впечатление об обобщенной картине культуры, из которой мы, разумеется, ничего не узнаем о частностях. Но при этом мы застраховали себя от торопливого согласия с тем предрассудком, что культура – это синоним совершенствования, путь к совершенству, предписанный человеку свыше. Мы, однако, понимаем, что, возможно, у этого пути есть и какая-то иная цель. Развитие культуры представляется нам как навязанный человечеству процесс, о котором нам известно очень мало. Этот процесс мы можем характеризовать с помощью изменений, происходящих с известными человеческими влечениями, удовлетворение которых является тем не менее осознанной целью нашей жизни. Некоторые из этих инстинктивных влечений удается подавить настолько, что на их месте появляется то, что мы описываем как черты индивидуального человеческого характера. Самый поразительный пример такого видоизменения мы обнаружили, исследуя анальный эротизм у детей. Изначальный интерес человека к функции выделения, его органам и продуктам, по мере роста и созревания индивида преобразуется в совокупность таких качеств, как бережливость, склонность к порядку и чистоте, которые, хотя они сами по себе являются ценными и приемлемыми, могут занять в психической жизни индивида непропорционально большое место. Тогда возникает такой человеческий тип, который мы назвали анально-эротическим характером. Мы не знаем, как это происходит, но у нас нет никаких сомнений в правильности нашего понимания самого феномена.
[17] Кроме того, мы пришли к заключению, что порядок и чистота являются существенными требованиями культуры, несмотря на то что их необходимость не является очевидной и сами по себе они едва ли могут служить источником удовольствия. В этом месте наших рассуждений сам собой напрашивается вывод о сходстве между культурным процессом и развитием либидо. Другие влечения побуждают к смещению условий их удовлетворения, задают им иное направление, что в большинстве случаев совпадает с хорошо известным понятием сублимации (изменение цели влечения), но иногда этого не происходит. Сублимация инстинктивного влечения – особенно заметное свойство культурного развития, она делает возможной психическую деятельность высшего порядка и играет важнейшую роль в науке, искусстве и идеологии, то есть в наиболее ценных проявлениях культурной жизни. Поддавшись первому впечатлению, мы испытываем искушение сказать, что сублимация – это обусловленная влиянием культуры судьба всех инстинктивных влечений. Но здесь стоит задуматься. Трижды подумав, мы начинаем понимать главное – то, что невозможно не заметить: культура по большей части строится на отказе от сильных влечений, имеет своей предпосылкой отказ от их удовлетворения (путем подавления, вытеснения и т. д.). Это «культурное самоотречение» доминирует в обширных областях человеческих отношений; мы уже знаем, что оно является причиной враждебности, с которой приходится бороться всем культурам. Оно же предъявляет жесткие требования к нашей научной работе, заставляет давать подробные разъяснения. Очень нелегко понять, как удается человеку уклоняться от удовлетворения инстинктивных влечений. Это отнюдь не безопасно; если разумно не компенсировать отказ от удовлетворения влечений, то могут возникнуть серьезные расстройства здоровья.
Если, однако, мы хотим знать, какую ценность могут иметь наши открытия для понимания культурного развития как процесса, сравнимого с процессом нормального созревания индивида, нам, очевидно, придется всерьез заняться другой проблемой. Нам придется задаться вопросом о том, каким влияниям обязано своим происхождением культурное развитие, как оно возникло и чем определяется его ход.
IV
Непомерность такой задачи может смутить и привести в отчаяние. Но я хочу поделиться тем немногим, что мне удалось прояснить.
После того как первобытный человек открыл, что в его руках – в буквальном смысле этого выражения – находится возможность трудом изменить свой жребий к лучшему, он понял, что ему небезразлично, будут ли окружающие его люди помогать или мешать ему в этом. Другой человек приобрел в его глазах ценность сотрудника, жить рядом с которым полезно. Задолго до того у обезьяноподобных предков этого человека возник обычай заводить семьи; и члены семьи стали его первыми помощниками. Вероятно, образование семьи было связано с тем обстоятельством, что потребность в половом удовлетворении перестала быть редкой гостьей, которая неожиданно появляется, а потом уходит и долго не подает о себе никаких вестей. Теперь она стала постоянным квартирантом. В результате у самца возник мотив удерживать возле себя женщину, а точнее сказать, объект полового удовлетворения. Самке же, которая не могла расстаться с детьми, приходилось в собственных интересах крепко держаться за более сильного самца.
[18] В этой примитивной семье еще отсутствует существенный признак культуры, – в этой семье власть и произвол ее главы, отца, не ограничены никакими рамками. В «Тотеме и табу» я пытался показать процесс перехода такой семьи на следующую ступень – к совместной жизни в форме братского союза. Безграничная деспотическая власть отца научила сыновей сплачиваться; они поняли, что коллектив сильнее одиночки. Культура тотемизма зиждется на ограничениях, которые она накладывает на своих представителей ради установления и поддержания нового порядка. Предписанные табу были первым в истории «правом». Совместное проживание людей, без сомнения, покоилось на двух основаниях: на принуждении к труду, вызванном внешней необходимостью; и на силе любви – мужчины к женщине как к предмету полового вожделения, и женщины к ребенку как к отделившейся от нее части, которую она не могла и не желала покинуть. Таким образом, прародителями человеческой культуры стали Эрос и Ананке. Первым достижением культуры стало то, что отныне в человеческих сообществах могло состоять большее число людей. Если бы две упомянутые великие силы взаимодействовали, то естественно было ожидать, что дальнейшее развитие будет протекать гладко и без затруднений, а покорение окружающего мира по мере роста численности человеческих сообществ будет ускоряться. Трудно понять, как могла такая культура не осчастливить человечество.
