Мы вели Джона Гауэра по улицам городка, и он не сопротивлялся, хотя шел, словно в оцепенении, бормоча что-то под нос. Но на площади Том Лири остановился.
– Странную историю рассказал нам Гауэр, – сказал он, – и без сомнения, лживую. Но все же не такой я человек, чтобы вешать кого-то, не будучи уверенным в его вине. Потому давайте оставим Гауэра в колодках, пока мы поищем тело Адама. А повесить его всегда успеем.
Мы так и сделали, но когда все уходили, я обернулся посмотреть на Джона Гауэра – он сидел, склонив голову на грудь, словно человек, до смерти уставший.
Мы искали тело Адама Фолкона в сумраке под причалами, и на чердаках домов, и среди выброшенных на мель корабельных корпусов. Затем поиски увели нас в холмы за городом, где мы разделились на группы и пары и рассыпались по голым склонам.
Моим компаньоном оказался Майкл Хансен, и мы разошлись так далеко друг от друга, что темнота скрыла его от меня. И вдруг он неожиданно закричал. Я бросился к нему, но тут крик перешел в вопль, а когда он стих, повисла жуткая тишина. Майкл Хансен лежал на земле мертвый, а неясная фигура крадучись уходила в темноту, пока я стоял над трупом, и все мое тело покрылось мурашками.
Прибежали Том Лири и остальные. Они собрались вокруг, клянясь, что это тоже дело рук Джона Гауэра.
– Он как-то сумел сбежать из колодок, – сказали они, после чего мы со всех ног помчались в городок.
Да, Джон Гауэр действительно сбежал из колодок – и от ненависти горожан, и от всех жизненных печалей. Он сидел там же, где мы его оставили, с головой, склоненной на грудь. Но некто приходил к нему в темноте, и, хотя все кости Гауэра были сломаны, он выглядел, словно утопленник.
Стылый ужас повис над Фэрингом, словно густой туман. Сгрудившись вокруг колодок, потеряв дар речи, мы стояли, пока крики из дома на окраине городка не возвестили, что ужас снова нанес удар. А когда мы прибежали на место, то обнаружили кровавое разрушение и смерть. А еще обезумевшую женщину, которая перед смертью прохныкала, что труп Адама Фолкона ворвался в окно с горящими, жуткими глазами, чтобы крушить и убивать. Зеленая слизь запачкала комнату, а к подоконнику пристали обрывки морских водорослей.
После этого страх, безумный и постыдный, обуял людей Фэринга, и все они разбежались по своим домам, где заперли на засов окна и двери и притаились внутри с оружием в дрожащих руках и черным ужасом в душах. Но какое оружие может убить мертвого?
Всю ночь напролет – ночь, полную смерти, – ужас гулял по Фэрингу, охотясь на сынов человеческих. Люди дрожали и не смели даже выглянуть, когда треск ломающейся двери или окна возвещал о том, что отродье проникло в дом какого-то несчастного, а вопли и бессвязные крики говорили о его жутких деяниях.
Но был один человек, который не спрятался за дверьми, чтобы быть зарезанным там, словно овца. Я никогда не был храбрецом, и не отвага подтолкнула меня выйти в эту жуткую ночь. Нет, это была движущая сила мысли – мысли, которая забрезжила в моей голове, когда я смотрел на мертвое лицо Майкла Хансена. Идея была неопределенной и иллюзорной, призрачной и почти бесплотной, но не совсем. Она притаилась где-то в глубине моего черепа, а я не мог успокоиться до тех пор, пока не доказал или не опроверг то, что даже не мог сформулировать в определенную теорию.
Так что, пребывая в этом странном, неопределенном состоянии, я осторожно крался сквозь тени. Возможно, море – женщина чужая и непостоянная даже со своими избранными, – прошептала мне что-то, что предало ее саму. Я не знаю.
Но всю ночь напролет я рыскал вдоль пляжа, и когда с первыми серыми лучами рассвета дьявольская фигура шагнула на берег, я ждал ее там.
Судя по всему, это был труп Адама Фолкона, оживленный какой-то кошмарной силой и приближающийся ко мне в тусклом свете раннего утра. Сейчас его глаза были открыты и светились холодным светом, словно отражая ад морских глубин. И я знал, что тот, кто стоит передо мной – не Адам Фолкон.
– Морской дьявол, – сказал я нетвердым голосом. – Не знаю, как ты приобрел внешность Адама Фолкона. Не знаю, налетел ли его корабль на скалы, или он упал за борт, или ты вскарабкался по корпусу и утащил его с палубы. Не знаю даже, что за мерзкая океанская магия переделала твои дьявольские черты в его подобие. Но одно я знаю наверняка: Адам Фолкон покоится с миром под голубыми волнами. Ты – не он. Я лишь подозревал, а теперь знаю точно, что ужас прежде уже приходил на землю, но так давно, что люди забыли рассказы об этом. Забыли все, кроме подобных мне – тех, кого соседи зовут дурачками. Я знаю, и, зная это, я не боюсь тебя. Здесь я с тобой покончу, потому что хоть ты и не человек, но ты можешь быть убит человеком, который тебя не боится… даже если он всего лишь юнец, которого люди считают странным и глупым. Ты оставил свой демонический след на этой земле; один Бог ведает, сколько душ ты лишил жизни, сколько голов расколол этой ночью. Древние говорят, что твой род может причинять зло только в обличье человека и только на суше. Да, ты обманул сынов человеческих – тебя принесли добрые и заботливые руки людей, которые не знали, что несут монстра, выползшего из морской пучины. Теперь ты исполнил задуманное, и скоро встанет солнце. К этому времени ты должен быть глубоко под зелеными волнами, нежась в проклятых пещерах, которые не видел глаз человеческий… разве что мертвеца. Там море и безопасность; и лишь я один преграждаю тебе дорогу.
Он надвигался, словно вздымающаяся волна, и его руки, подобные зеленым змеям, обвились вокруг меня. Я знал, что они пытаются раздавить меня, но вместо этого ощущал, что тону – только тогда я понял, чем меня озадачило выражение лица Майкла Хансена. Выражение лица утопленника.
Я смотрел в нечеловеческие глаза монстра, словно в невыразимые океанские глубины – глубины, куда я должен погрузиться и где должен утонуть. И я ощутил чешую…
Он обхватил меня за шею, руку и плечо, выгибая назад, чтобы сломать позвоночник, и я вонзил в его тело нож. А потом вонзил снова… Снова и снова. Он взревел, и то был единственный звук, который я от него слышал, – напоминающий рев прибоя между отмелей. Его хватка на моем теле была подобна давлению сотни фатомов зеленой воды, но я ударил еще раз, после чего он выпустил меня и побежденным рухнул на песок.
Он лежал там, корчась, а затем застыл и начал меняться. Водяные, тритоны – так древние называли ему подобных, зная, что эти существа были наделены странными возможностями, одна из которых – способность принимать человеческий облик, если руки людей вытащат их из океана. Я нагнулся и сорвал с твари человеческую одежду. И первые лучи солнца упали на склизкую гниющую массу морских водорослей, из которой на меня уставились два отвратительных мертвых глаза. Бесформенная масса осталась лежать у самой кромки воды, там, где первая высокая волна унесет ее туда, откуда она явилась – в холодные нефритовые глубины океана.
Народ Черного Побережья
Погоня за удовольствиями – дело пустое. Хуже того, это дело опасное, оно может обойтись очень и очень дорого.
