На обратном пути он помнил про стремянку и начал уж было обходить ее сбоку, как вдруг шаткая конструкция закачалась и стала валиться. Дамиан Беккет сделал медленный, четкий выпад рукой, умело отводя опасность от ближайшей кровати, однако и сам закачался не на шутку под весом падающей художницы: голова ее стукнулась ему в грудь, костлявые лодыжки чиркнули об плечо. Он схватил нежданную ношу что было сил – в руках оказался жесткий, но нетяжелый комок женской плоти, завернутый в шаровары из искусственного шелка, кисейную блузку с золотой и серебряной вышивкой. Нос же его зарылся в серебристо-пепельные, мягкие и пушистые, точно у младенца, но почему-то торчащие в разные стороны волосы. По полу между тем запрыгала всякая всячина: яблочные огрызки, банан, мятая коробка шоколадных конфет. На коробку сразу же громко заявила свои права пациентка с ближайшей кровати: «А-а, так вот куда ушли мои конфетки, а я искала-искала, оставалась-то пара штучек, грешила на уборщицу!» Человек у доктора Беккета на руках явно был без сознания. Кожа липкая и холодная, дыхание неровное. Лишней койки положить поблизости, конечно же, не было, он понес ее по коридору во владения сестер, сестра Мак-Киттерик важно выступала следом. Осторожно положил на письменный стол. Истощенная, анемичная особа, кожа да кости. Пощупал пульс, заглянул под веки.
– Обычный обморок, – определил он. – Для начала ей неплохо бы основательно подкрепиться…
Девушка между тем открыла глаза и внимательно на него посмотрела. У нее было хорошенькое, остренькое личико, которое – на его взгляд – уродовали золотые проколки и кольца в губах и ноздрях. Кожа у нее была белее снега. Она села, оправила свои бесформенные одежки.
– Простите, что так получилось, – проговорила она, голос ее имел странное придыхание. – Я уже нормально себя чувствую. Надеюсь, ничего не покрушила?
– Исключительно благодаря доктору Беккету, – ответила старшая медицинская сестра. – Вы что, поскользнулись?
– Голова закружилась. Боюсь высоты.
– В таком случае… что ж вы там делали, под потолком, да еще в этой небезопасной одежде? – осведомился Дамиан.
– Это не я придумала. Украсить больничный покой – отличная идея. Ну, я и вызвалась.
Она сидела на краешке стола, чуть сгорбившись, болтая ногами в белых чулках и тускло-розовых туфлях из нубука. Современные такие, грубые, без задника, на высокой, валкой, книзу сужающейся подошве. Все в пятнах не то краски, не то клея. Дамиан с трудом сдержался, чтоб не сказать: карабкаться на стремянку в подобной обуви – идиотизм. Вместо этого спросил:
– Когда вы вообще ели в последний раз?
– А, не помню, – был ответ. – Я сюда спешила, опаздывала, выбежала на голодный желудок.
– Я собирался в столовую, не то позавтракать, не то пообедать. Не составите компанию?
Медсестры сложили горкой на столе рядом с ней фрукты, которые высыпались у нее из карманов. Она даже не взглянула.
– Ну ладно. Если только за компанию…
В грузовом лифте, в сопровождении двух санитаров в светло-зеленой униформе, с пустой тележкой, они спустились в подвальное помещение, где была столовая. Художница ежилась, скорее всего от холода, в такой хлипкой одежде немудрено.
– Меня зовут Дамиан, Дамиан Беккет, – наконец-то представился Дамиан. – А вас?
– Маргарита Уимпл. Маргаритка.
Они вошли в столовую, в которой давным-давно, примерно еще с шестидесятых годов, обосновались пластмассовые стулья под дерево; на бледно-зеленых стенах висели довольно неожиданные эстампы – яркие абстрактные, стремительные композиции. Как обычно, пахло здесь кулинарным жиром, слышался лязг металлических заварных чайников. В дверях художница заколебалась, ее белое лицо сделалось еще белее.
– Вам, кажется, не совсем хорошо, – сказал Дамиан, быстро отыскал взглядом свободный столик, усадил ее, спросил: – Чем вас угостить?
– Все равно. Лучше овощами. Стараюсь не есть мяса.
Себе он взял полный английский завтрак, а для нее – вегетарианское блюдо из макаронных спиралек «фузилли», розоватых и серо-зеленых, под сырным соусом, и еще небольшую отдельную порцию помидорного салата. Салат художница съела, а спиральки долго перетаскивала вилкой с места на место, как ребенок, который остаток еды на тарелке складывает горкой, чтоб казалось поменьше. Дамиан Беккет, поглотивший к этому времени две сосиски, пару ломтиков поджаренного бекона, яичницу-глазунью, порцию жареной картошки с консервированной фасолью, почувствовал себя человеком и повнимательнее пригляделся к этой Маргарите Уимпл. Почти наверняка страдает анемией, возможно и анорексией. Запястья слабые на удивление, так и падают. Тела ее толком не разглядеть во всех этих складках и складочках одежды; впрочем, он держал его на руках, тело молодое, пружинистое. Глаза у нее голубые, и ресницы в светло-синей туши. Вены на тонких ее руках тоже ярко голубеют, перекликаются с какой-то непонятной пунктирной голубой татуировкой – наподобие кружевных цветов, – которая опутывает руки выше запястий, ни дать ни взять вечерние митенки, какие носили дамы во времена короля Эдуарда VII. Ногти на руках аккуратно обкусаны.
– Вы бы все же что-нибудь съели. Если не употреблять мяса или других, так сказать, животных продуктов, то нужно питаться в гораздо большем количестве, чтоб получить необходимые белки.
– Простите. Вы добрый. Просто еще подташнивает, после лестницы…
Он немного порасспрашивал ее о себе. Вообще-то, он не слишком поднаторел в подобных разговорах. Врач он был хороший, но говорить не мастер, не было в нем обходительности, да и не хотел он знать подробностей о жизни других людей – за исключением тех фактов и вещей, с помощью которых спасал им жизнь. Он даже не сознавал, что его усредненно-привлекательная мужская внешность в какой-то мере служит заменой благожелательности. Слушая ее рассказ, он в первую очередь думал: хорошо бы напряжение ее оставило и у нее пробудился бы аппетит. Он воображал ее изнутри – изнутри ее тела. Какой у нее крошечный, съежившийся желудок.
Она сообщила, что учится в колледже искусств, учрежденном Гильдией торговцев пряностями. Изначально поступила на дизайнера – даже в школе у нее способности если к чему-то и намечались, то лишь к этому, хотя училась не очень, урывками (тут она бросила на него мимолетный внимательный взгляд из-под ресниц). Но вообще-то, теперь она решила стать художником. Принимала участие в нескольких коллективных выставках, с людьми, с которыми работает в одной мастерской. Кое-кому ее работы на выставках очень даже понравились; голос ее на миг пресекся. И вот она увидела в колледже объявление, что, мол, требуются добровольцы для украшения родильного корпуса, и подумала – отличная мысль. Ну и пришла. Удивилась, правда, что больше никого… что из студентов больше никто не явился.
– Пожалуйста, съешьте что-нибудь. Может, вам хочется чего-то еще – фрукты, булочку с маслом, пирожное?..
– Да нет, спасибо. Меня сейчас от всего тошнит. Вернусь домой, поем.
Он спросил, где она живет.
