– Нет-нет. Ничего серьезного. Он ругал корриду. Вот уж чего в Ниме делать не стоит, особенно в такое время.
– Что же его не устроило? – спросил муж, смеясь, обнимая жену за шелковое коричное плечо. – Быки или матадор?
– Mise à mort
[111]. Он откуда-то с севера, они там не понимают, как это мы убиваем быков.
Пара снова засмеялась, так свободно.
– Средиземноморская культура другая, – сказал бармен. Он увидел, что Патрисия прислушивается, и плавно перевел разговор на красоту ночи, яркость луны и обилие падающих звезд в эту пору.
Патрисия не пыталась выяснить, что сталось с Нильсом. Она встретила его, когда фиеста уже кончилась и матадоры торжественно уехали в блестящих старинных лимузинах вместе с прихлебателями, перетянутыми ремнем сундуками, яркими плащами и шпагами.
Она увидела его на улице Аспик. Он смотрел в витрину, сдвинув шляпу на шишковатый лоб, на заросших щеках золотилась щетина. Она не успела к нему подойти, он повернулся и широко зашагал прочь, торопливый и неловкий. Она пошла следом и не остановилась, даже когда он пересек улицу и вошел в Арену. Немного переждав, она купила билет и вступила в круг.
Арена не лабиринт. Это продуманная система тоннелей, колоннад, лестниц и уменьшающихся кверху круглых зрительских ярусов, открытых небу. Патрисия сперва прошлась в емкой, сводчатой темноте нижнего круга. Пахло каменной затхлостью и застарелой мочой, мочой испуганных животных, частично перебитой одежавелем. Вокруг была немая, занемевшая тишина. Попадались автоматы с кока-колой и урны с пустыми бутылками от шампанского. Через полтора темных круга она наугад рванулась в какую-то арку и вверх по лестнице и вдруг вышла яруса на четыре выше. Внизу была круглая арена с причудливыми узорами, проведенными граблями в песке, и красными деревянными щитами, за которые – кто прыжком, кто на карачках – прячутся матадоры от стремительно налетающих рогов. Нижний ярус был почти у самой земли. Патрисия читала, что вряд ли здесь устраивали бои с дикими зверями: ограждение слишком низкое. Только люди убивали здесь друг друга замысловатыми способами да плясали замысловатые, тонкие пляски с величественными животными на точеных копытцах, пока все вокруг не замрет на секунду, а там – крупная дрожь и клинок. И все эти столетия люди приходили сюда, радостные, вместе смотреть на смерть. На ярком свету было плохо видно, она не могла разглядеть ни Нильса, ни кого еще. Она снова нырнула под арку, прошла какую-то часть круга, поднялась на одну из верхних открытых галерей и двинулась по периметру. С высоты тяжелого каменного цилиндра она увидела на той стороне, далеко, соломенную шляпу и пятно пиджака невинного, скандинавского сине-зеленого цвета. Опять по кругу и вниз, и вот она опустилась рядом с ним на камень, кем-то грубо для нее обтесанный. Стояла каменная тишина древностей и жаркая, просторная тишина полудня на открытом воздухе. Было жарко, очень жарко, камни были горячие. Узоры на песке были красивы и зловещи. Она сидела тихо, и он сидел, уронив голову в ладони, не шевелясь. Высоко в небе черные птицы выводили собственные круги.
– Нильс…
– Мне нечего вам сказать.
– С вами неладно?
– С чего вы взяли? Да, неладно. А теперь, миссис Ниммо, оставьте меня, пожалуйста.
– Я видела, как вы дрались.
– Я впал в берсеркерский транс, – отвечал он с некоторым мрачным самодовольством.
– Я видела. Из-за чего?
– Из-за того, что вы мне рассказали. И потому, что был здесь, смотрел на бой быков.
Патрисия не поняла и замолчала, скользя глазами по белому краю круга. Он проговорил, уткнувшись в руки:
– Я думал, это будет мистерия. А это было отвратительно.
– Я это вам и так могла бы сказать.
Англичанка, поджатые губы. Он сказал что-то по-норвежски.
– Что?
– Jeg er redd jeg var død lenge før enn jeg døde. Я был мертв задолго до смерти. Пер Гюнт. Великий обманщик. Великий норвежский народный герой. Вранье, старые байки и похвальба. Я вам солгал, миссис Ниммо. Вы мне не лгали и в конце концов сказали – то, что сказали. И я взялся вам быть судьей и исповедником. А ведь то, что я сделал, гораздо хуже.
– Расскажите, – попросила она, хотя, в общем, не хотела ничего знать и смутно боялась, что жена умерла не своей смертью и сейчас ей придется выслушать что-то чудовищное.
– Я не этнолог, миссис Ниммо. Я учитель младших классов. Был учителем. Я не разбираюсь в археологии. Я никогда не был женат. Про жену солгал, про лабрадорит тоже. Все ложь.
– А город с единственным деревом?
– Это правда. Я там жил. Жил с матерью и теткой и работал в школе, пока не пришлось уволиться. Мать умерла три года назад. Ей было восемьдесят шесть. Мне остался дом и то, что она накопила.
Патрисия ждала. Черные птицы кружили в небе.
– Последние пять лет она меня не узнавала. Я все делал. Мыл ее. Одевал. Тетя сидела и улыбалась. И пела. Иногда плакала. Потом она тоже… рассыпалась. Мне пришлось уволиться, на мне были две старые женщины в колясках, они кивали, бормотали что-то, кричали – они иногда очень злились друг на друга… Потом мать умерла. Мы с тетей похоронили ее на церковном погосте. А про лабрадорит я сам себе придумал, когда нашел в лавке камешек и он мне напомнил Север.
– А потом и тетя умерла?
– Нет, миссис Ниммо. Потом я собрал чемоданы, продал дом, посадил тетю в коляску и отвез на вокзал. Сначала на юг, в Осло, оттуда в Стокгольм. Там есть знаменитая клиника, неврологическая. И вот я ее туда привез, миссис Ниммо. Я никому заранее не звонил, ни о чем не договаривался. Особого внимания мы не привлекали: там целая клиника таких, как мы. Нам еще навстречу попались сестры, тетя их так вот рукой поприветствовала, как королева. Они улыбнулись. Я быстро прошел по этажу, нашел очередь подлинней – больные все у аптечного киоска собираются – и оставил тетю в этой очереди, в коридоре. Она всем там улыбалась, она вообще людям улыбалась, она была добрей, чем мать. А я ушел, миссис Ниммо. Это был преднамеренный поступок, я, как преступник, все спланировал. У нее ни в карманах, ни в сумке ничего не было такого, чтобы можно было понять, кто она или что она с севера. А потом я приехал сюда. Наугад ехал – все так же, как вы рассказывали: пересаживался с поезда на поезд и ехал на юг. В Европе теперь границ нет, кто меня заметит? Все деньги у меня были с собой. Вот так. Преднамеренно в высшей степени.
– Но вас можно понять. Вы были в тяжелейшей ситуации. Вы просто дошли до предела… До предела.
– Нет. Мы оба знаем, что это не так. Я из кальвинистской семьи. Я уже горю в аду.
Болезненно худой, он сидел сгорбившись под яростным средиземноморским солнцем, палившим каменный остов амфитеатра.
– Но может быть, вы сделали все, что могли?
