– Никит, да там, оказалось, полшколы в курсе. И Борис Андреевич, и Наталья Егоровна…
– Так вот почему у меня в этом году по литературе четверки вместо троек посыпались… – прикалываюсь.
– Насчет этого не думаю, – смеется. – Наталья Егоровна по блату оценки не ставит. В общем, они ей и рассказали все. И даже хорошо, что рассказали. Представляешь, что бы было…
– Ну да, – соглашаюсь. – Это я виноват. Не надо было вообще изначально шифроваться.
– Да я тоже хороша, – снова смеется.
– Ну ладно. Учись там давай. Не буду отвлекать.
– Хорошо. Ты тоже.
Да-а. Вот это Санта-Барбара вышла. Кто бы знал, сколько дров наломать могли бы… Эти два баклажана со своими больными фантазиями – раз. С Мариной вон тоже какое недоразумение – два… Не хватало, чтобы еще и Настю уволили. Но хорошо, что все разрешилось.
Выворачиваю из-за угла. Собираюсь назад в класс идти. Вижу – Марина. Не идет. Бежит, летит, спотыкается. Слезы градом. Волосы все растрепались. Не видит ничего на своем пути. Даже меня, кажется. Сталкивается со всеми.
Случилось, что ли, у нее что-то?
Загораживаю ей путь и ловлю в свои объятия. А она руками и ногами дергает, носом в меня тыкается, как слепой котенок – стремится куда-то дальше. Плачет. Прямо захлебывается.
– Пусти, – шепчет и бьет практически бессильно своим крохотным кулачком мне в плечо. – Я к директору.
– Зачем? – удивляюсь очень, но не отпускаю. И не потому, что хочу помешать. Просто снова защитить ее охота. Маленькую, беспомощную.
– Ее ведь уволили. Не должно быть так! Не должно! – рыдает вовсю.
Улыбаюсь и умиляюсь. Надо же. А Настя о какой-то ненависти говорила. Если бы она видела, как по ней все тут убиваются, пока она на сессии. Какой переполох подняли.
– Успокойся, – целую в макушку, а самому зарыться в ее волосах хочется. У Марины какая-то своя сила притяжения действует. Которая, видно, только на меня и срабатывает. – Никто ее не уволил. На сессии она. Учится. Вернется через десять дней.
Продолжает плакать, но голову вверх поднимает. Смотрит на меня, как будто чудо какое-то увидела. И улыбается несмело.
Целую ее, глупенькую, в щеку, в нос, в лоб, в глаза – всюду, где только замечаю мокрые следы от слез…
Звонок звенит оглушительно. Все проносятся мимо. Их картонные лица мелькают рядом… Серые, невзрачные, убогие, с застывшими, сухими эмоциями… А я никого не вижу. Кроме нее…
29
Что же это получается? Выходит, успела Анна Николаевна мою кляузу прочитать? Ведь и десяти минут не прошло, как я свою страницу удалила…
Мамочки! Что теперь делать-то? Я же во всем этом виновата… Только я…
Щеки горят невыносимо, и сердце огнем пылает.
Я же не хотела! Не хотела! Сразу пожалела о своем гадком поступке! Еще даже до того, как узнала, что Ася – его сестра… Но, видно, заслужила свое наказание.
Вскакиваю из-за парты, и ноги сами меня в коридор несут.
Только я теперь могу все исправить. Я должна! Обязана просто… расставить все на свои места… Ради него!
Плачу давно, но слез не чувствую. Не от обиды они. Не от боли. Не от страха… Текут без остановки, но не обжигают лицо. И сердце плачет. От собственной омерзительности. Раскаивается… И я раскаиваюсь. А душа со мной в прятки играть собирается. Как будто тесно ей стало. Или стыдно. За меня… Мне и самой стыдно! Кто бы знал!
Там, в конце коридора, лестница. Два пролета – и кабинет. А в глазах все плывет… Размазанными пятнами лица чьи-то, силуэты, стена светло-розовая… И сердце на части разрывается. Стучит громко, как будто в набат бьет. Только никто его не слышит, кроме меня… Для меня одной призыв. Только ко мне этот колокольный перезвон обращен. И я должна! Должна все исправить! Сломать легко… А вот восстановить…
Утыкаюсь на бегу во что мягкое, теплое… До боли знакомое. Запах родной… Никита… Не сейчас. Только не сейчас. Мне дальше нужно! Ради тебя!
– Пусти! – кричу в полную мощь и луплю, как могу, в плечо. Только сил совсем не осталось. Могу лишь шептать и биться у его груди беспомощно. «Отпусти же меня, пожалуйста!» Пытаюсь объяснить: – Я к директору.
– Зачем? – удивляется, но не отпускает.
Плачу от безысходности. Но как? Как он может не понимать, что я натворила? Я же предатель! Самый настоящий! Захлебываюсь от презрения к себе самой…
– Ее ведь уволили. Не должно быть так! Не должно! – И сама утыкаюсь в его шерстяной свитер с серыми полосками.
– Успокойся. – Чувствую нежные, обжигающие прикосновения. Теребит мои волосы, а у меня мурашки по шее вперемешку со слезами. – Никто ее не уволил. На сессии она. Учится. Вернется через десять дней.
Каждое слово – точно волшебный эликсир, заживляющий раны. Что это? Разве может быть правдой? Разве может быть спасением? Может, он – ангел-хранитель?
Поднимаю голову и смотрю в его глаза, синие до безобразия. Откуда ты взялся такой на мою больную, глупую голову? Ворвался в жизнь, как ураган из белых и таких долгожданных снежинок, и закружил в своем водовороте. А я и не сопротивляюсь. Да и не сопротивлялась никогда. Только бы эта сказка не кончалась!
Целует меня всюду: в щеку, в нос, в лоб, в глаза… Как будто все слезы высушить хочет.
Звонок звенит раскатисто. А отзвук его где-то внутри меня застревает. И сердце все еще трепещет… То ли от эмоций, пережитых за последние десять минут, то ли от его нежных, бархатистых прикосновений.
Все проносятся мимо. Толкаются, суетятся, на урок спешат… А я сжимаю его теплые пальцы крепко-крепко, до одурения, и тону в этой невозможно красивой улыбке.
* * *
Передо мной старенький, затрепанный учебник физики и чистая тетрадь в клеточку. Решаю контрольную. Ту самую, которую за меня когда-то Никита написал. Я все выучила! От корки до корки. Поэтому сдам ей сразу оба варианта. И первый, и второй. А то ведь нечестно получится. Он же только в одной задаче ошибся.
Когда Ася… Анастасия Владимировна… выйдет после своей сессии, я сама к доске попрошусь. А в конце урока сдам ей долг. В этой зеленой тетрадочке…
Проверяю все свои каракули – не ошиблась ли где в решении. А в конце простым карандашом подписываю: «Простите меня за все, пожалуйста!»
Закрываю тетрадь. И думаю… Ведь пошла же она у него на поводу. Могла бы не согласиться на такую авантюру с контрольной. Ей бы первой после проверки влетело… Не испугалась. Согласилась отчего-то… Какая она все-таки… хорошая…
А ведь все правы с самого начала были…
Кроме меня…
