Болото издалека было черным – как длинный потек грязи на севере у горизонта. Но вблизи становилось видно, что оно тоже завалено снегом. Черные стволы на белом фоне мелькали так равномерно, что от пристального взгляда на них начинало тошнить. Слегка постукивая Уоррена рукой по ноге, Лайза направила его на проселочную дорогу, укрытую снегом, как кровать периной, и наконец ударила посильней, веля остановиться. Шум вдруг сменился тишиной, скорость – неподвижностью, и Уоррену с Лайзой показалось, что они вывалились из стремительно несущихся по небу облаков и упали на что-то твердое. Они застряли в плотной неподвижности зимнего дня.
Сбоку от дороги стоял ветхий сарай, из которого торчали клоки посеревшего сена.
– Здесь мы раньше жили, – сказала Лайза. – Шучу. У нас был дом, только сейчас его уже нет.
С другой стороны дороги торчал указатель: «Малая Унылость», а за ним деревья и хижина на каркасе в форме буквы «А» с пристройками. Лайза сказала, что где-то в Штатах есть болото под названием Большая Унылость и название имения с ним перекликается. Это такая шутка.
– Никогда не слыхал, – ответил Уоррен.
Развешанные кругом объявления гласили: «Посторонним вход воспрещен», «Охота запрещена», «Въезд на снегоходах запрещен», «Хода нет».
Ключ от задней двери хранился в странном месте. Он лежал в дупле дерева, завернутый в полиэтиленовый пакет. У задней двери росло несколько старых, корявых деревьев – вероятно, плодовых. Дупло было обмазано смолой – Лайза сказала, что это защита от белок. Другие дупла в других деревьях тоже были обмазаны смолой, так что дупло, в котором хранился ключ, ничем не выделялось.
– А как тогда его искать?
Лайза показала на профиль, вырезанный на коре, – хорошо заметный, если посмотреть внимательно. Трещины на коре были углублены ножом. Длинный нос, косой глаз и рот и большая капля – обмазанное смолой дупло – на самом кончике носа.
– Смешно, правда? – сказала Лайза. Она запихнула пакет в карман, а ключ вставила в замок и повернула. – Не стой просто так. Входи. Го… ворю тебе, здесь холодно как в могиле.
Лайза очень следила за своей речью и заменяла восклицание «Господи!» на «говорю тебе», а «черт» на «чересчур». Так было принято в Братстве Капеллы Святого Писания Спасителя.
Она стала ходить по дому и крутить ручки термостатов, чтобы включились плинтусные батареи.
– Мы вроде не собирались тут задерживаться, – сказал Уоррен.
– Побудем, пока не согреемся, – ответила Лайза.
Уоррен попробовал краны на кухне. Ничего.
– Вода отключена, – сказал он. – Все в порядке.
Лайза в это время была в гостиной.
– Что? – крикнула она оттуда. – Что в порядке?
– Вода. Она перекрыта.
– Да? Ну хорошо.
Уоррен встал в дверном проеме гостиной.
– А разве нам не надо было разуться? Ну, если мы собираемся ходить по дому?
– С чего вдруг? – Лайза потопала по ковру, сбивая снег с обуви. – Это чистый снег, ничего страшного.
Уоррен был не из тех, кто пристально разглядывает домашнюю обстановку, но даже он заметил, что в этой комнате были как обычные вещи, так и необычные. Ковры, кресла, телевизор, диван, книги и большой письменный стол. Но кроме них – полки с чучелами птиц, от совсем маленьких, с ярким оперением, до больших, на которых можно охотиться. И еще какой-то изящный зверек с гладкой бурой шкуркой – может, хорек? – и бобер, которого Уоррен узнал по хвосту-лопате.
Лайза в это время открывала ящики письменного стола и рылась в бумагах. Уоррен решил, что она ищет что-то по поручению хозяйки дома. Тут Лайза начала вытягивать ящики полностью и опрокидывать вместе с содержимым на ковер. Она издавала странные звуки – восхищенно прицокивала языком, словно ящики совершали этот подвиг самостоятельно.
– Господи! – воскликнул Уоррен. (Он состоял в Братстве Капеллы Святого Писания всю жизнь и потому следил за своим языком не столь внимательно.) – Лайза! Что это ты делаешь?
– Ничего такого, что тебя хоть как-то касалось бы, – сказала Лайза. Но голос у нее был бодрый, даже ласковый. – Ты можешь пока расслабиться и посмотреть телевизор, ну или еще что-нибудь.
Она принялась брать с полок чучела птиц одно за другим и швырять их на пол, прибавляя к общему хаосу.
– Он использует бальзовое дерево, – сказала она. – Очень приятное, легкое.
Уоррен в самом деле пошел и включил телевизор. Тот был старый, черно-белый и по большинству каналов показывал только мельтешение и шум. Единственное, что Уоррену удалось найти, был какой-то старый сериал с девушкой-блондинкой в одежде гаремной одалиски – она изображала ведьму – и актером, игравшим Джей-Ара Юинга в «Далласе»
[20], только еще молодым, той поры, когда про Джей-Ара Юинга никто не слышал.
– Погляди-ка, – сказал он. – Как будто машина времени.
Но Лайза не стала смотреть. Уоррен сел на пуфик спиной к ней. Он старался вести себя как взрослый и не подглядывать. Не обращать на нее внимания, и она перестанет. Но все же слышал, как рвется бумага и падают книги у него за спиной. Книги смахивали с полок, рвали пополам и швыряли на пол. Он слышал, как Лайза пошла на кухню и стала выдергивать ящики, грохать дверцами шкафчиков и бить посуду. Через некоторое время Лайза пришла в гостиную, а воздух стали заполнять белые облака. Вероятно, Лайза рассыпала муку. Она кашляла.
Уоррен тоже раскашлялся, но не обернулся. Скоро он услышал, как выливается жидкость из бутылок – тонкие струйки и толстое бульканье. По запаху он определял: уксус, кленовый сироп, виски. Все это лилось поверх муки, книг, ковров, перьев и меха чучел птиц и зверей. Что-то разбилось о печку. Наверно, бутылка из-под виски.
– В яблочко! – сказала Лайза.
Уоррен по-прежнему не поворачивался. Ему казалось, что все его тело вибрирует, так старательно он хранил неподвижность и ждал, когда все это кончится.
Однажды Уоррен и Лайза поехали в Сент-Томас на христианский рок-концерт и танцы. В Братстве Капеллы были разногласия по этому поводу – по поводу того, может ли вообще рок быть христианским. Лайзу беспокоил этот вопрос, а Уоррена нет – ему случалось ходить даже на рок-концерты и танцы, которые не назывались христианскими. Но когда начали танцевать, именно Лайзу мгновенно унесла волна музыки. Именно Лайза притянула к себе взгляд – недовольный, зоркий – руководителя молодежи, который ухмылялся и неуверенно хлопал, стоя на краю танцпола. Уоррен впервые увидел, как Лайза танцует, и поразился овладевшему ею ползучему духу безумия. Он был скорее горд, чем обеспокоен, но он знал: его чувства тут не имеют ни малейшего значения. Вот Лайза, она танцует, и единственное, что остается Уоррену, – ждать, пока она пробивается сквозь музыку, простирается перед ней, свивается кольцами вокруг нее, вырывается на волю, глухая и слепая ко всему остальному.
