И еще мне очень хотелось бы, чтобы эти крики прекратились.
Когда я закончу писать это письмо, то спрячу его в занавес, который сшила для оперного тиятра. А снаружи на письме напишу: «К нашедшему просьба отправить». Это будет надежней, чем отдавать острожному начальству, как те два письма, которые я им уже отдала и которые они так и не отправили.
IV
Мисс Кристина Маллен, Уэлли, – мистеру Леопольду Генри, кафедра истории, Университет Королевы, Кингстон
8 июля 1959 года
Да, я та самая мисс Маллен, которую помнит сестра Триса Херрона, – я приезжала к ним на ферму, и очень мило с ее стороны назвать меня хорошенькой молодой дамой в шляпке с вуалью. То была моя автомобильная вуаль. Старуха, которую она упоминает, – невестка деда мистера Херрона, если я ничего не путаю. Но раз уж Вы пишете биографию, то наверняка разберетесь, кто кому кем приходится. Я сама никогда не голосовала за Триса Херрона – я сторонница консервативной партии, но он был заметным политиком, и к тому же я согласна с Вами – публикация его биографии привлечет внимание к нашим местам, которые, к сожалению, слывут «чудовищно скучными».
Я удивлена, что сестра Триса Херрона не упомянула особо о моем автомобиле. Это был паровой автомобиль «стэнли». Я сама его приобрела на свой двадцать пятый день рождения, в 1907 году. Он стоил тысячу двести долларов – деньги я взяла из наследства, полученного мною от деда, Джеймса Маллена, который был секретарем мирового суда в Уэлли, когда наши места только заселялись. Он сделал состояние на покупке и продаже ферм.
Мой отец умер молодым, и тогда мать с нами, пятью дочерьми, переехала к своему отцу, моему деду. Он жил в большом доме из тесаного камня. Дом назывался «Тракэр». Сейчас в нем размещается исправительный дом для малолетних преступников. Я иногда в шутку говорю, что в нем и раньше жили юные разбойницы!
В дни моей молодости в хозяйстве деда работали садовник, кухарка и швея. Все они были «колоритные персонажи», склонные к междоусобным войнам, а работу свою получили благодаря тому, что мой дед заинтересовался их судьбой в бытность их заключенными в окружной тюрьме (остроге, как ее тогда называли) и в конце концов взял их к себе.
К тому времени, когда я купила этот паровой автомобиль, я одна из всех сестер еще жила в доме деда, а из всех старых слуг осталась только швея. Ее звали «старуха Энни», и она не возражала против такого имени. Она и сама себя так называла. Например, она могла написать кухарке записку: «Этот чай остыл невзначай. Подогрей поскорей. Старуха Энни». В распоряжении Энни был весь третий этаж, и одна моя сестра, Долли, говорила, что, когда вспоминает наш дом (то есть «Тракэр»), видит старуху Энни, стоящую на лестничной площадке третьего этажа: Энни потрясает портновским аршином, и на ней черное платье с длинными мохнатыми черными рукавами, в котором она похожа на паука. У Энни один глаз смотрел все время вбок, и от этого казалось, что она улавливает больше и видит глубже, чем обычный человек. Нам не разрешали приставать к слугам с вопросами об их частной жизни – особенно к тем, кто побывал в тюрьме, – но мы, конечно, все равно пытались их расспрашивать. Иногда старуха Энни называла тюрьму «Домом трудолюбия». Она говорила, что девушка на соседней кровати все время кричала, без умолку, и оттого она, Энни, убежала и стала жить в лесу. Она говорила, ту девушку побили за то, что она упустила огонь в очаге и он погас. Мы спрашивали Энни, за что она оказалась в остроге, и она отвечала: «Я соврала!» И поэтому мы с сестрами очень долго верили, что кто врет, тех сажают в тюрьму!
Когда Энни была в хорошем настроении, она играла с нами в «спрячь наперсток». Но иногда она была сердита и колола нас булавками, подшивая подолы, если мы слишком быстро поворачивались или слишком рано переставали вертеться. По словам Энни, она знала место, где можно достать особенные кирпичи: если положить такой кирпич на голову ребенку, он перестанет расти. Энни терпеть не могла шить свадебные платья (на меня ей так и не довелось его сшить!) и была невысокого мнения обо всех мужчинах, за которых вышли замуж мои сестры. Она ненавидела жениха Долли – до такой степени, что специально ошиблась с рукавами, их пришлось выпарывать из лифа, и Долли плакала. Зато Энни сшила мне и сестрам великолепные бальные платья, когда в Уэлли приезжали генерал-губернатор Минто с супругой.
Что до самой Энни, то иногда она говорила, что была замужем, а иногда – что нет. Она рассказывала, что в Дом приехал мужчина, и всех девушек провели парадом мимо него, и он сказал: «Я возьму вот эту, с угольно-черными волосами». То была старуха Энни, но она отказалась с ним поехать, хоть он и был богатый и прикатил в карете. Совсем как Золушка, только конец другой. Еще Энни рассказывала, что ее мужа убил медведь и это было в лесу, а мой дедушка убил медведя, завернул Энни в его шкуру и увез из острога к себе домой.
Моя мать, бывало, говорила: «Девочки, девочки, не заводите старуху Энни. И не верьте ни одному ее слову».
Я так пространно рассказываю про нашу тогдашнюю жизнь, потому что Вы сказали, что Вас интересует «картина эпохи». Я, как и большинство моих ровесников, забываю купить молока, зато абсолютно точно помню, какого цвета было пальто, которое я носила в восемь лет.
И вот, когда у меня появился «стэнли», старуха Энни попросила ее покатать. Но оказалось, что она задумала целое путешествие. Это меня удивило, поскольку она никогда не любила ездить, отказалась поехать с нами на Ниагарский водопад и даже не желала прогуляться в порт посмотреть на фейерверки в День Канады. И еще она боялась автомобилей и не доверяла моим шоферским талантам. Но больше всего меня удивило, что у нее обнаружились знакомцы, которых она хотела навестить. Она хотела поехать в Карстэрс и там повидаться с семьей по фамилии Херрон, – по ее словам, они приходились ей родней. Она никогда не получала писем от этих людей, и они ни разу не приехали ее навестить, а когда я спросила, написала ли она им и попросила ли разрешения их проведать, она ответила: «Я неграмотная». Это была такая неправда, что даже смешно: Энни вечно писала кухарке записочки, а мне – длинные списки вещей, которые следовало купить на главной площади нашего городка или в большом городе. «Галун», «бортовка», «тафта» – она прекрасно знала, как пишутся эти слова.
– И вообще, незачем их предупреждать заранее, – сказала она. – В деревне все по-другому.
Ну что ж, я любила далеко ездить на своем «паровозе». Я водила машину с пятнадцати лет, но это был мой первый собственный автомобиль и, вероятно, первый паровой автомобиль в округе Гурон. Когда он ехал по улице, все бежали посмотреть. И он не грохотал, не кашлял и не лязгал, в отличие от других автомобилей, а катился плавно и тихо – очень похоже на то, как корабль под всеми парусами скользит по глади озера. И еще он не загрязнял воздух зловонным дымом, а только выпускал хвост белого пара. В Бостоне паровые автомобили «стэнли» были запрещены, так как выходящий из них пар заволакивал город туманом. Я всегда с огромным удовольствием сообщала людям, что когда-то водила автомобиль, запрещенный в Бостоне!
