Любовники.
После наступления темноты она спускается к почтовому ящику и находит там еще одно письмо.
=Я бы подумал, что вы в отлучке – может быть, в очередной раз отправились закупать модные товары, – но управляющий домом сказал, что вы не покидали квартиру с того дня, как в нее въехали, так что, надо полагать, ваш «отпуск по болезни» продолжается. Он также сообщил, что вы брюнетка. Я полагаю, мы с вами можем обменяться словесными портретами, а потом – с душевным трепетом – фотографиями, в пошлой манере людей, знакомящихся по объявлениям. Кажется, пытаясь познакомиться с вами, я готов свалять большого дурака… Не сказать, впрочем, что это первый раз в моей жизни…=
Гейл двое суток не выходит из дома. Она обходится без молока – пьет кофе так, черным. Что она будет делать, когда кончится и кофе? Она ест что попало – тунца, размазанного по крекерам, когда кончается хлеб и не на чем сделать сэндвич; сухую корочку сыра; пару манго. Она выглядывает в вестибюль второго этажа «Мирамара» – сперва открыв дверь на щелочку и словно пробуя воздух, не занят ли он кем-нибудь. Подходит к арочному окну, смотрящему на улицу. И ее пронизывает давно забытое чувство – когда смотришь на улицу, на видимый из окна кусок улицы, и ждешь, что появится машина. Может быть, появится. А может, и не появится. Она даже вспоминает сами машины – синий «остин-мини», бордовый «шевроле», семейный микроавтобус. Машины, в которых она уезжала совсем недалеко, в тумане кружащей голову смелости, согласия. Задолго до Уилла.
Она не знает, как будет одет Уилл, какая стрижка у него теперь, изменилась ли его походка или выражение лица под влиянием здешней жизни. Но вряд ли он мог измениться больше, чем сама Гейл. У нее в квартире нет зеркала, кроме одного маленького в шкафчике в ванной, но даже в него видно, как она похудела и как огрубела кожа у нее на лице. Не выцвела и не покрылась морщинками, как часто бывает со светлой кожей в таком климате, а стала похожа на тусклый холст. Но Гейл знает, что это можно поправить. С помощью подходящей косметики можно придать лицу экзотическую знойность. Вот с волосами сложнее. Они отросли, и корни теперь рыжие с нитями седины. Гейл почти все время ходит, замотав голову шарфом.
Когда в квартиру снова стучится управляющий, безумная надежда проходит уже через секунду-другую. Управляющий зовет:
– Миссис Мэсси, миссис Мэсси! Я так надеялся, что вы дома! Вы бы не могли спуститься и помочь мне? Там старик в нижней квартире упал с кровати.
Управляющий спускается впереди нее по лестнице, держась за перила и неуверенно переставляя дрожащие ноги – ступенька, еще ступенька.
– Его друг куда-то ушел. Я подумал, может, что-то не так. Я вчера его не видел. Я стараюсь быть в курсе того, как люди приходят и уходят, но, с другой стороны, не хочу совать нос в чужие дела. Я думал, может, он ночью вернется. А потом подметал в вестибюле и услышал грохот. И зашел в квартиру посмотреть. А там этот старик совсем один и лежит на полу.
Эта квартира не больше, чем у Гейл, и с такой же планировкой. Кроме бамбуковых жалюзи, на окнах висят еще шторы, и от этого в ней совсем темно. Пахнет табачным дымом, застарелой готовкой и каким-то хвойным освежителем воздуха. Диван разложен и превращен в двуспальную кровать, а на полу рядом с диваном лежит старик. Часть постельного белья он утянул с собой. Голова без парика гладкая и похожа на грязный кусок мыла. Глаза полузакрыты, и откуда-то из глубины тела исходит шум – как у машины, которая безуспешно пытается развернуться.
– Вы позвонили в «скорую»? – спрашивает Гейл.
– Вы мне только помогите его поднять. Я за один конец, вы за другой. А то у меня спина больная, я боюсь ее совсем сорвать.
– Где телефон? – спрашивает Гейл. – Может, у него был удар. Может, он сломал бедро. Ему надо в больницу.
– Думаете? Его приятель запросто его поднимал и переворачивал. Он такой сильный. Но теперь он пропал.
– Я позвоню, – говорит Гейл.
– Нет-нет. Нет. Номер «скорой» записан у меня в конторе. Я туда посторонних не пускаю.
Гейл остается наедине со стариком, который, скорее всего, ее не слышит. Она говорит:
– Ничего, ничего. Мы сейчас вызовем доктора, и он вам поможет.
Слова выходят глупо-жизнерадостные. Гейл наклоняется поправить одеяло у старика на плече, и, к ее огромному удивлению, из-под одеяла выпархивает рука, нашаривает ее руку и вцепляется мертвой хваткой. Хрупкая и костлявая рука, но теплая. И ужасно сильная.
– Я здесь, я здесь, – говорит Гейл и задумывается о том, кого сейчас изображает. Рыжего юношу? Какого-нибудь другого юношу? Женщину? Может, даже мать этого старика?
«Скорая» приезжает быстро, пугая улицу пульсирующим воем. Скоро в комнату заходят санитары с каталкой. За ними ковыляет управдом, говоря на ходу:
– …не передвинуть. Вот миссис Мэсси спустилась мне помочь.
Пока они укладывают старика на носилки, Гейл убирает руку, и старик начинает жаловаться, – во всяком случае, Гейл думает, что это жалоба, этот издаваемый стариком ровный и словно бы непроизвольный звук, непрерывное «а-э-а». Она снова берет его за руку, как только появляется возможность, и семенит рядом с каталкой, пока ее вывозят на улицу. Старик так вцепился в руку Гейл, что кажется, будто он тащит ее за собой.
– Он был владельцем отеля «Джакаранда», – говорит управдом. – Много лет назад. Правда.
На улице мало народу, и никто не останавливается, никто не желает показаться зевакой. Люди хотят видеть, что происходит, но в то же время и не хотят.
– Мне поехать с ним? – спрашивает Гейл. – Он, кажется, не хочет меня отпускать.
– Как угодно, – говорит один из санитаров, и она залезает в машину. (На самом деле ее затягивает туда эта неумолимая рука.) Санитар откидывает сиденье для Гейл, двери захлопываются, сирена заводит свою песню, и они отчаливают.
Через окошечко в задней двери Гейл видит Уилла. Он идет к «Мирамару» – ему осталось пройти еще около квартала. На нем светлая рубашка с короткими рукавами и брюки из той же материи – видимо, сафари. Волосы не то поседели, не то выгорели на солнце. Но Гейл узнаёт его сразу, она узна́ет его всегда, где угодно, и, увидев, непременно должна окликнуть, что и пытается проделать сейчас, даже вскакивает со своего откидного стульчика, пытаясь выдернуть руку из стариковских пальцев.
– Это Уилл, – говорит она санитару. – Ой, простите меня, пожалуйста. Это мой муж.
– Ну так вам лучше не выпрыгивать из машины на ходу у него на глазах. Ну-ка, ну-ка, что у нас тут?
С минуту он хлопочет над стариком. Потом выпрямляется и говорит:
– Всё.
– Он еще цепляется за меня, – возражает Гейл.
Но тут же понимает, что это неправда. Он цеплялся за нее секунду назад – с нечеловеческой силой: кажется, он даже смог бы удержать Гейл, когда она рвалась к Уиллу. Но теперь – теперь она сама за него цепляется. Пальцы у него еще теплые.
