«Мы были очень счастливы».
«Я часто чувствовала себя совершенно одинокой».
«В жизни всегда есть место новым открытиям».
«Дни и годы пролетали мимо, сливаясь в одно размытое пятно».
«В целом я довольна».
Со двора епископа Лоттар выходила в длинном плаще, который ей выдали, возможно, чтобы спрятать ее лохмотья или уменьшить идущий от нее дурной запах. Слуга консула обратился к ней по-английски, объясняя, куда они идут. Она поняла, но не смогла ответить. Еще не совсем стемнело. Можно было различить бледные очертания роз и апельсинов епископского сада.
Слуга епископа стоял у ворот, придерживая открытые створки.
Самого епископа она так и не увидела. И францисканца не видела с тех пор, как он пошел в дом за слугой епископа. Уходя, она позвала его. Она не знала его имени, поэтому закричала: «Xoti! Xoti! Xoti!» – что по-гегски означало «вождь» или «хозяин». Но ответа не было, а консульский слуга нетерпеливо замахал фонарем, показывая, куда нужно идти. Свет случайно упал на францисканца, который стоял, спрятавшись за деревом. Лицо, такое же бледное, как бледны были апельсины в этом свете, выглядывало из кроны. Вся его смуглота куда-то подевалась. Одно только бесцветное лицо висело среди ветвей – на нем читалась меланхолия, но совершенно безличная и ничего не требующая. Такое лицо может быть у преданного Богу, но гордого апостола на витраже. Потом лицо исчезло, и у нее перехватило дыхание – она поняла, но слишком поздно.
Она звала его, не переставая, и, когда пароход пристал в порту Триеста, он ждал ее на пристани.
Тайна, не скрытая никем
В субботу был отличный день —
Мы все пошли в поход.
Мисс Джонстон, как всегда, не лень
Вести отряд из К.О.Д.
[8]– А ведь они могли бы и не пойти, – сказала Фрэнсис. – Потому что в субботу утром дождь лил как из ведра. Они полчаса ждали в подвале Объединенной церкви, и она сказала: «Перестанет, никуда не денется! Мне еще ни разу не случалось отменять поход из-за дождя!» Теперь-то, наверно, она думает, что уж лучше бы лило весь день. Тогда все обернулось бы совсем по-другому.
Но дождь перестал, они отправились в поход, а вскоре стало так жарко, что мисс Джонстон позволила девочкам зайти в дом к фермеру; хозяйка вынесла им кока-колу, а хозяин разрешил взять шланг и облиться водой, чтобы стало попрохладней. Девочки выхватывали друг у друга шланг и откалывали всякие штучки.
– Мэри Кей рассказывала, что Хезер Белл вела себя хуже всех остальных, что она была самая нахальная, отнимала шланг и старалась попасть водой другим девочкам в нехорошие места, – сказала Фрэнсис. – Теперь ее пытаются выставить эдаким невинным ягненком, но факты против нее. Может, она заранее уговорилась с кем-нибудь встретиться. С мужчиной, я имею в виду.
– Ну это уже фантазии, – сказала Морин.
– Ну как хотите, а я не верю, что она утонула, – сказала Фрэнсис. – Ни за что не поверю.
Водопады на реке Перегрин были совсем не похожи на те водопады, которые обычно рисуют на картинах. Там просто вода стекала по известняковым уступам – невысоким, шесть-семь футов
[9] самое большее. В одном месте за сплошной завесой падающей воды была сухая пещерка, а кругом в известняковых плитах – много ямок со сглаженными краями, размером немногим больше обычной ванны. В них стояла спокойная, нагретая солнцем вода. Чтобы утонуть в такой ямке, нужно очень сильно постараться. Но и там всё проверили – девочки бегали кругом, звали Хезер, заглядывали в ямы и даже пролезли в тесное сухое пространство за шумящей водной стеной. Девочки поскальзывались на голых камнях, вопили, промокали насквозь и в конце концов вываливались наружу сквозь водяную завесу. Наконец мисс Джонстон крикнула, чтобы все возвращались к ней.
В поход семь девочек пошли:
Люсиль, и Мэри Кей,
И Ева, и Элизабет,
И Джинни – всех резвей.
И Робин Сэндз, и шла седьмой
Бедняга Хезер Белл…
– Больше семи человек ей не удалось собрать, – сказала Фрэнсис. – И эти-то семеро пошли не просто так. Робин Сэндз – дочка доктора. Люсиль Чемберс – священника. Им было никак не отвертеться. Трауэллы – деревенские. Они рады, если им позволяют увязаться за другими, все равно куда. Джинни Бос, эта обезьяна, не упустит случая поплавать и побеситься. Мэри Кей живет рядом с мисс Джонстон – тут все ясно. А Хезер Белл была в городе новенькая. И ее мать сама уехала на те выходные, так что Хезер не преминула этим воспользоваться. Отправилась в собственную экспедицию.
Прошло около суток с тех пор, как исчезла Хезер Белл – из ежегодного похода к Перегринским водопадам, организованного К. О. Д. Мэри Джонстон – ей было шестьдесят с небольшим – водила девочек в эти походы уже много лет, еще с довоенных времен. Отряд – в прежние времена не меньше двух десятков человек – выходил из городка субботним июньским утром. Все девочки были одеты в темно-синие шорты и белые рубашки с красными галстуками. Морин и сама так ходила, лет двадцать назад.
Мисс Джонстон всегда начинала поход коллективным исполнением одного и того же гимна:
В синем небе высота,
В дольнем мире красота,
Это Божия любовь
Всюду в мире разлита…
Однако в общем хоре можно было расслышать и другие слова – их пели осторожно, но решительно:
У мисс Джонстон жопа-та́ —
И широ́ка, и толста!
Вот как сядет на толчок —
То-то будет красота!
Помнит ли еще кто-нибудь из ровесников Морин эти слова? Те девочки, что ходили тогда с ней, – если они не уехали из города, у них уже свои дети доросли до походов, а то и переросли их. Слово «жопа» вызвало бы у этих бывших девочек приступ праведного гнева, как и положено матерям. Материнство меняет человека. Дает незаменимую зацепку во взрослости, позволяет полностью отбросить кое-какие части своего «я», старые части. Замужество, работа действуют не так сильно – они позволяют лишь притвориться, что ты оставила часть себя в прошлом.
У Морин детей не было.
Морин сидела с Фрэнсис Уолл – они пили кофе и курили за столом для завтрака, втиснутым в старую буфетную, под высокими застекленными дверцами шкафов. Все это находилось в доме Морин, в Карстэрсе, а год на дворе был тысяча девятьсот шестьдесят пятый. Морин жила в этом доме уже восемь лет, но никак не могла избавиться от ощущения, что передвигается по узеньким тропинкам – от одного уголка, где она в самом деле чувствовала себя как дома, до другого. Буфетную она обустроила, чтобы было где поесть, кроме как за большим столом в столовой. Еще она поменяла чинцевую обивку мебели в утренней комнате. Уговорить мужа на эти перемены оказалось нелегко. Парадные комнаты были заставлены тяжелой дорогой мебелью из дуба и ореха, завешаны шторами из зелено-фиолетовой парчи, как в шикарном отеле. Здесь любая перемена была немыслима.
