Но я не теряла надежды. Я отчаянным рывком изменила свою жизнь, и хотя ни дня не проходило без сожалений, я гордилась своей решимостью. Я чувствовала себя так, будто наконец вышла в мир в новой, истинной коже. Сидя за конторкой в магазине, я растягивала стакан кофе или жидкого красного супа на час, обхватывая чашку ладонями, чтобы не упустить ни единой крупицы тепла. Я читала, но без особой цели, и сюжет меня не занимал. Я читала отдельные фразы из книг, которые давно собиралась прочитать. Часто эти одиночные предложения казались мне такими богатыми, насыщенными, что я не могла воспринять окружающие их слова и сдавалась, погружаясь в необычное состояние. Я была одновременно в дреме и настороже, отключена от каждого отдельного человека, но неусыпно воспринимала город в целом, который казался мне странным местом.
Город средних размеров на западном краю страны. Декорации для туристов. Тюдоровские фасады лавок, двухэтажные красные автобусы, цветочные горшки на окнах и катания в каретах, запряженных лошадьми: оскорбительная фальшь. Но был еще свет моря на улицах, были худые крепкие старики, шагающие навстречу ветру на ежедневных прогулках по утесам, поросшим ракитником, были ободранные, странноватого вида домики с араукариями и цветущими кустами в палисадниках. Свечки каштанов по весне, боярышник на улицах в красно-белом цвету, кусты с маслянистыми листьями и пышными розовыми и красными бутонами, каких не увидишь во внутренних провинциях. Словно городок из книжки, думала я. Будто его перенесли сюда из книги, действие которой происходит в Новой Зеландии, Тасмании. Но иногда проступала и Северная Америка. В конце концов, многие жители приехали сюда из Виннипега или Саскачевана. В полдень из унылых многоквартирных домов для бедных плыли кулинарные запахи. Жарилось мясо, варились овощи – фермерские обеды среди дня, в тесных кухоньках.
Трудно было бы объяснить, что мне так нравилось в этом городе. Конечно, здесь недоставало того, что в первую очередь привлекает начинающего предпринимателя, – городской суеты, энергии. «Тут у нас мало что происходит», – казалось, говорил мне город. Если человека, открывшего магазин, не напугали слова «Мало что происходит», то он может спросить: «Но что-то все же происходит?» Люди открывают магазины, чтобы продавать товар, и надеются, что на этот товар будет спрос, что можно будет расширить дело, продавать больше товаров, разбогатеть и в конце концов избавиться от необходимости лично сидеть в магазине. Верно ведь? Но бывают и другие люди: они открывают магазин, чтобы укрыться в нем среди вещей, которые ценят больше всего на свете, будь то пряжа для вязания, чайные чашки или книги, и стремятся только построить для себя крепость, в которой им будет удобно. Они станут частью квартала, частью улицы, частью города и в конце концов – частью людской памяти. Они будут пить кофе прямо за прилавком незадолго до полудня, из года в год доставать одну и ту же мишуру на Рождество, мыть окна по весне, прежде чем разложить новый товар. Для этих людей магазины – то же, что для других хижина в лесу: убежище и оправдание.
Конечно, совсем без покупателей не обойтись. Нужно платить за аренду помещения, и товар тоже никто бесплатно поставлять не будет. Я получила в наследство немножко денег – и лишь благодаря этому смогла приехать сюда и начать торговлю, – но если мой бизнес не наберет оборотов хоть чуть-чуть, я не протяну до осени. Я это понимала. И была рада, что с приходом тепла покупателей прибавилось. Книги стали продаваться лучше, и я начала надеяться, что магазин все-таки выживет. Скоро конец учебного года, школьникам будут вручать призы за хорошие отметки – и ко мне в магазин потянулись учителя со списками книг, похвалами и, к сожалению, надеждами на скидку. Те, кто раньше приходил только полистать книги, теперь регулярно что-нибудь покупали, и кое-кто из них стал превращаться из клиентов в друзей – во всяком случае, друзей такого рода, которыми я обзаводилась в этом городе, то есть людей, с которыми я готова была болтать день за днем, не зная и не интересуясь, как их зовут.
Когда Лоттар и священник впервые увидели городок Шкодра, им показалось, что он парит над болотистыми равнинами и его купола и шпили сверкают, словно сотканные из тумана. Но ранним вечером они вошли в город, и вся безмятежность пропала. Улицы были вымощены большими неровными камнями и забиты толпой, тележками и ослами, которые их тащили, бродячими собаками, стадами свиней, которых куда-то гнали, запахами очагов, еды и навоза, жуткой вонью чего-то вроде гниющих шкур. К Лоттар и священнику подошел человек с попугаем на плече. Птица что-то выкрикивала – похоже, проклятия на неизвестном языке. Францисканец несколько раз останавливал прохожих, спрашивая дорогу к дому епископа, но те молча отпихивали его или смеялись и говорили какие-то слова, которых он не понимал. Один мальчишка обещал показать дорогу за деньги.
– У нас нет денег, – сказал францисканец. Он втянул Лоттар в дверной проем, и они сели отдохнуть. – В Малесии-э-Мади многие из тех, кто много о себе воображает, скоро запоют по-другому.
Лоттар уже передумала от него убегать. Во-первых, она все равно не сможет спросить дорогу лучше, чем он. Во-вторых, она поняла, что они союзники: ни один из них не сможет выжить в этом месте без помощи другого. Она только что осознала, как трудно будет ей обойтись без запаха его кожи, мрачной решимости его широких шагов, пышности черных усов.
Он внезапно вскочил и сказал, что вспомнил – вспомнил, как пройти к дому епископа. Он поспешил вперед по узким переулкам, стиснутым с двух сторон стенами, – здесь не было видно ни домов, ни внутренних двориков, только стены и ворота. Камни мостовой были острые и торчали кверху, и идти было так же трудно, как по сухому руслу реки. Но францисканец не ошибся. Он вдруг торжествующе вскрикнул: они вышли к воротам дома епископа.
Открыл слуга и впустил их, но не сразу, а лишь после пронзительной перебранки. Лоттар велели сесть на землю во дворе, прямо у ворот, а францисканца увели в дом разговаривать с епископом. Скоро кого-то послали через лабиринт улочек в британское консульство (Лоттар об этом не сообщили), и посланник вернулся со слугой консула. К этому времени уже стемнело, и слуга консула пришел с фонарем в руках. И Лоттар снова повели прочь. Она пошла за слугой и его фонарем в консульство.
Там ей приготовили корыто с горячей водой – прямо во дворе. Ее одежду забрали и унесли. Вероятно, сжечь. Сальные, кишащие паразитами волосы остригли. Оголенную голову полили керосином. Лоттар пришлось рассказать свою историю – объяснить, как она попала в Малесию-э-Мади, – и это оказалось трудно, потому что она отвыкла говорить по-английски и еще потому, что то время казалось ей очень далеким и незначительным. Ей нужно будет заново учиться спать на кровати, сидеть на стуле, пользоваться ножом и вилкой.
Ее как можно скорее посадят на корабль.
Тут Шарлотта остановилась. Она сказала:
– Эта часть не представляет интереса.
Я приехала в Викторию, потому что дальше нельзя было убраться от города Лондона в провинции Онтарио – разве что выехать из страны. В Лондоне мой муж Дональд и я сдавали квартиру в полуподвале нашего дома супружеской паре – Нельсону и Сильвии. Нельсон изучал английский язык и литературу в университете, а Сильвия работала медсестрой. Дональд был врачом-дерматологом, а я писала диссертацию по Мэри Шелли. Диссертация двигалась вяло. Я познакомилась с Дональдом, придя к нему лечиться: у меня была сыпь на шее. Он был на восемь лет старше меня – высокий, веснушчатый, легко краснеющий. Он был умнее, чем выглядел. Дерматолог видит и горе, и отчаяние, хотя беды, приводящие к нему людей, ничто в сравнении с опухолями и закупоренными артериями. Он видит, как тело бунтует против самого себя. Он видит подлинное несчастье. Он становится свидетелем того, как кучка раздраженных клеток решает судьбу человека и его любви. У Дональда развилась особая доброта – осторожная, безличная. Он сказал, что моя сыпь, скорее всего, вызвана стрессом и я стану просто замечательной женщиной, стоит мне только разобраться со своими проблемами.
