Да, в шесть часов, насколько им известно.
Вон в той стороне кофейня.
В помещении есть холодильник, но там остался только апельсиновый сок и кока-кола.
Луиза взяла кока-колу из холодильника в маленьком грязном зале ожидания, где отвратительно воняло уборной. Видимо, то, что автостанцию перевели в этот полуразвалившийся дом, повергло всех в состояние ленивого безразличия. В комнате, временно переоборудованной под контору, был вентилятор, и, проходя мимо, Луиза увидела, как со стола снесло бумаги потоком воздуха. «О черт», – воскликнула девушка-служащая и прижала их ногой.
Стулья, расставленные в тени пыльных городских деревьев, оказались прямыми, старомодными, когда-то покрашенными в разные цвета, – видимо, их натаскали сюда из разных кухонь. Перед ними лежали полоски старого ковролина и коврики из ванной – чтобы не ставить ноги на гравий. Луизе показалось, что за первым рядом стульев на земле лежит овца, но, присмотревшись, она поняла, что это грязно-белая собака. Собака подбежала к ней и посмотрела на нее серьезно, почти официально; обнюхала ее туфли и потрусила прочь. Луиза не заметила, были ли рядом с холодильником соломинки для питья, а идти обратно проверять ей не хотелось. Она стала пить кока-колу прямо из бутылочки, запрокинув голову и закрыв глаза.
Когда она снова открыла глаза, через один стул от нее сидел мужчина и обращался к ней.
– Я прибежал сюда, как только смог. Нэнси сказала, что вы пошли на автобус. Как только я закончил свою речь, я помчался сюда. Но автостанция вся перекопана.
– Это временно, – сказала Луиза.
– Я вас сразу узнал. Хотя прошло… ну, много лет прошло. Когда я вас увидел, я разговаривал с одним человеком. Потом я снова посмотрел, и вас уже не было.
– Я вас не узнаю, – сказала Луиза.
– Ну, конечно нет. Разумеется. Откуда вам меня узнать.
На нем были светло-коричневые брюки, бледно-желтая рубашка с короткими рукавами и желто-кремовый аскотский шарф. Для профсоюзного делегата он выглядел франтом. Волосы – седые, но густые, волнистые – поднимались упругими волнами назад и вверх ото лба. Он раскраснелся, сморщил лоб от ораторских упражнений – и наверно, подумала Луиза, от последующих приватных разговоров, которые он вел с тем же жаром и убедительностью. На нем были затемненные очки, но сейчас он их снял, словно для того, чтобы она разглядела его получше. Глаза голубые, с кровавыми прожилками, и в них таится осторожность. Мужчина приятной внешности, все еще стройный, если не считать начальственного животика над ремнем брюк. Луиза, впрочем, не находила привлекательным его целенаправленное обаяние – рассчитанно небрежную спортивную одежду, демонстрацию волнистых волос и убедительной мимики. Внешность Артура нравилась ей больше. Сдержанность, достоинство, темный костюм – кое-кто назвал бы его помпезным, но Луизе Артур казался достойным восхищения и бесхитростным.
– Я все время хотел разбить лед, – сказал ее собеседник. – Я хотел с вами поговорить. Должен был, по крайней мере, зайти и попрощаться. Но мне так внезапно представилась возможность покинуть город.
Луиза понятия не имела, что на это ответить. Он вздохнул:
– Наверно, вы на меня очень сердились. И до сих пор сердитесь?
– Нет, – сказала она и прибегла к банальному вежливому ходу, что было очень смешно: – Как поживает Грейс? А ваша дочь Лилиан?
– Грейс – не очень хорошо. У нее артрит и еще лишний вес, что тоже вредит суставам. У Лилиан все в порядке. Она вышла замуж, но все еще преподает в старших классах. Математику, это необычно для женщины.
Как могла Луиза его поправить? С чего начать? «Нет, ваша жена Грейс снова вышла замуж во время войны – за фермера, вдовца. А до этого она приходила к нам убираться в доме раз в неделю. Миссис Фир стала слишком стара для уборки. А Лилиан сама недоучилась в старших классах, как же она может там преподавать? Она рано вышла замуж, нарожала детей и теперь работает продавщицей в аптеке. У нее твой рост и твои волосы, только она их осветляет. Я часто смотрела на нее и думала, что она, должно быть, похожа на тебя. Пока она росла, я отдавала ей одежду, из которой выросла моя падчерица».
Но вместо всего этого она сказала:
– Значит, та женщина в зеленом платье – это не Лилиан?
– Нэнси? О нет! Нэнси – мой ангел-хранитель. Она следит за тем, куда и когда мне нужно ехать, и захватил ли я с собой текст речи, и что я ем и пью, и принял ли я таблетки. У меня давление высоковато. Ничего серьезного. Но мой образ жизни это усугубляет. Я все время в разъездах. Сегодня вечером я лечу отсюда в Оттаву, завтра днем у меня трудная встреча, а вечером – какой-то дурацкий банкет.
Тут Луиза сочла нужным сказать:
– Вы ведь знаете, что я вышла замуж? За Артура Дауда.
Ей показалось, что он слегка удивился. Но он ответил:
– Да, я слышал об этом. Да.
– Мы тоже много и тяжело работали, – не сдаваясь, сказала Луиза. – Артур умер шесть лет назад. Мы удерживали фабрику на плаву все тридцатые годы, хотя по временам у нас оставалось только трое рабочих. У нас не было денег на ремонт. Помню, как я срезала холстину с козырьков над окнами конторы и отдавала ее Артуру, чтобы он мог залезть по лестнице наверх и починить крышу. Мы пытались производить все, что только можно. Даже дорожки для уличного боулинга, для увеселительных парков. А потом началась война, и наша продукция пошла нарасхват. Сколько ни сделай – все мало. Мы продавали все пианино, какие только успевали произвести, а кроме этого, делали еще корпуса радаров для военно-морского флота. Я все это время работала в фабричной конторе.
– Вот это, наверно, была большая перемена, – сказал он, кажется стараясь, чтобы голос звучал тактично. – После библиотеки.
– Работа есть работа. Я до сих пор работаю. Моя падчерица Беа развелась и теперь вроде как ведет мое хозяйство. Мой сын наконец доучился в университете, – предполагается, что он изучает семейный бизнес, но он под каким-то предлогом сбегает каждый раз в середине дня. Я прихожу домой, уже во время ужина, такая усталая, что едва на ногах стою, – и слышу, как они смеются за живой изгородью и лед звенит у них в бокалах. «Ой, Ма!» – говорят они при виде меня. «Ой, бедная Ма, садись сюда! Принесите ей выпить!» Они зовут меня Ма, потому что так звал меня сын, когда был еще младенцем. Но теперь они уже не младенцы. В доме прохладно, когда я прихожу, – если вы помните, это прекрасный дом, в три яруса, как свадебный торт. Мозаика на полу в прихожей. Но я вечно думаю о фабрике – это моя главная забота. Что нам делать, чтобы выжить? В Канаде осталось только пять фабрик по производству пианино, и три из них – в Квебеке, где труд дешевый. Но вы, конечно, все это прекрасно знаете. Когда я мысленно разговариваю с Артуром, то всегда об одном и том же. Мы до сих пор очень близки, но никакой мистики в этом нет. Казалось бы, когда человек стареет, он должен обращаться, что называется, к духовной стороне бытия. А я, кажется, наоборот, становлюсь все более практичной, вечно пытаюсь что-то устроить. Нашла, можно сказать, о чем разговаривать с покойником.
