Утром, открыв глаза, я увидела полоски солнечного света, разлиновавшие стены и полы спальни. Нет, все, что произошло со мной за последние дни, все-таки не было сном. Это было страшной реальностью.
Пару дней тому назад я стала жертвой группового изнасилования. Все, что делали со мной сильные волосатые мужчины, было записано на видео, которое наверняка уже гуляло по сети, пугая всех тех, кто знал меня, любил, боготворил, наслаждаясь моим голосом, талантом. Женщина, лица которой я так и не увидела и которую называла про себя «маской», была одной из участниц заговора. И я ее убила. Серебряным канделябром. И нисколько в этом не раскаивалась. Весь тот бред, который она несла, что-то там о колоссальной сумме денег, которая могла бы спасти меня, мне надо было забыть.
Я не знала, беременна я или нет. Я пила противозачаточные таблетки, поскольку мне, как человеку, связанному серьезными контрактами с крупнейшими театрами мира, ребенка можно было произвести на свет, лишь запланировав. И это было в наших с Борисом планах.
Я закрыла глаза и прошептала, глотая слезы: «Борис». Горячие струи просто лились по щекам. Борис, Борис… Как он там? Что делает? Поднял на ноги полицию? Поскорее бы они уже появились в Лопухине и прочли мое письмо.
Бедный Боря, как же ему будет больно… Но разве эта боль сравнима с той, которую он испытал бы, узнав правду обо мне?
Раз я осталась жива, мне надо думать о будущем, надо научиться жить новой жизнью, все тщательно распланировать. На кого я могу положиться?
Родителей нет. Да я и не стала бы вмешивать их во всю эту грязь, с которой смешали не только мое имя, но и меня.
Был один человек, которому я могла довериться полностью. Друг детства, человек неординарный, талантливый и преданный мне, как пес. Но он был так далеко, так далеко… Окно в интернет захлопнулось перед моим носом, обдав меня теплыми брызгами моей же крови. Что бы ни случилось в моей жизни, сеть больше для меня не существует. Ее нет. Значит, написать моему другу в Париж, моему Яну Короткову (в его документах стоит припудренная вторым гражданством фамилия «Короткофф») по электронной почте, как это я делала раньше, я не могу. Но только он, мой Ян, мог бы мне помочь осуществить мой план по возвращению к жизни. Значит, до него нужно добираться. Но как? Документов у меня не было. Они остались в моей московской квартире. Да и светиться на границах по своему паспорту я все равно не имела права. Обернуться птицей, ударившись грудью оземь, как это пишут в сказках, чтобы оказаться там, где хочу, — только это и оставалось…
Итак, Ян. Встретиться с ним — задача не из легких, и над этим еще предстоит подумать.
Дальше. Жилье. Кому принадлежит этот дом? Быть может, в деревне живут родственники бывших хозяев, которые с радостью сдадут мне его? Чем не жилье для изгоя?
Главным было каким-то образом представиться. Назвать свое имя и более-менее правдоподобно объяснить, почему я здесь, именно здесь, а не где-нибудь в другом месте.
Если бы со мной была Нина Петровна, она сначала предложила бы мне выпить чаю, а уж потом заняться серьезными вещами.
Чай. А еще лучше кофе!
Надо было вставать, начинать новую жизнь.
Я выбралась из-под теплейшего одеяла, вышла из спальни в большую комнату. Так и есть. Здесь когда-то жила женщина. Довольно молодая, если судить по оставленным в разных местах вещам: цветной шифоновый шарфик, темные очки, французская дорогая помада, кремовые туфли на шпильках, ноутбук, томик Франсуазы Саган, крем, пустая коробочка из-под итальянского мыла ручной работы…
Ничего себе! А мыло-то здесь как оказалось? И кто эта женщина? Почему ее нет? Если она уехала, то как могла оставить дом не запертым? А если в дом пробрались воры, то почему не взяли деньги — почти три тысячи рублей, разложенных и рассыпанных на столе, рядом с корзинкой с засохшим печеньем?
Старая мебель, почти новые вещи в шкафу, дорогие духи на полочке в ванной комнате с примитивным душем и ржавым кафелем…
Если бы не слабый налет пыли и запах в доме, можно было бы предположить, что женщина была здесь недавно и просто отлучилась в магазин за хлебом или вышла к соседке…
Но самое интересное было, конечно, в ящике письменного стола во второй спаленке, превращенной в кабинет. Документы! Паспорт на имя Ольги Олеговны Блюминой. Она была младше меня всего на полтора года. То есть ей было двадцать пять, в то время как мне почти двадцать семь. С фотографии на меня смотрела вполне довольная жизнью симпатичная девушка, блондинка. Стрижка каре с легкими локонами. Глаза смеются, словно она строила глазки фотографу. Разве что язык ему не показала!
Что ж, эта девушка вполне могла носить эти туфельки кремового цвета и шарфик, и дорогие итальянские очки, и пользоваться итальянским же мылом… Любительница всего итальянского. Ну, да. Точно, у нее и белье тоже итальянское! Я обнаружила в шкафу аккуратно сложенные, чашечка к чашечке, бюстгальтеры (грудь довольно большого размера), белье…
Я подошла к окну, за которым неистовствовало солнце. Двор, мне ночью не показалось, действительно зарос травой, не было ни цветов, ничего такого, что свидетельствовало бы о том, что здесь весной кто-то что-то сажал. Я раздвинула шторы, приоткрыла окно, чтобы впустить свежий утренний воздух, и сразу же дом наполнился характерными сельскими звуками: мычанием коров, кудахтаньем кур, позвякиванием колокольчиков (козы?), голоса…
«Кто ты?» — спросила я девушку с паспорта.
Я достала из шкафа черное платье из плотного шелка, надела его. Обула кремовые туфли — они были чуть тесноваты, но колодка была на удивление удобной. Нацепила на нос темные очки. Подошла к шкафу, трехстворчатому, центральную панель которого занимало зеркало, и осмотрела себя в полный рост.
Да, примерно так выглядела обитательница этого дома в недавнем прошлом. Только блондинка, в то время как я была брюнеткой. И волосы у нее были короче, ножницы прошлись чуть ниже мочек ушей.
Мне послышались шаги, я метнулась к окну и была просто потрясена, когда увидела, что к дому идет бодрым шагом высокий молодой человек, а в руках его (в это было трудно поверить, и в эту минуту я почувствовала, что близка к тому, чтобы помутиться рассудком!) был большой букет красных роз! Примерно такие же пышные и дорогие букеты дарили мне мои поклонники. Но то было в прошлой жизни, в этой же я была никем и звали меня никак. Стало быть, эти цветы предназначались не мне… Но кому же тогда, если Оли Блюминой в доме как бы не наблюдалось…
Я замерла, стоя возле окна. Молодой человек между тем, приблизившись к дому, поднялся на крыльцо и положил цветы на верхнюю ступеньку. Потом помахал мне рукой (спокойно так, словно нисколько не удивился тому, что это я, Нина, словно меня здесь поджидали!) и, что-то бормоча про себя, ушел.
6
Лена приняла из моих рук коробку с пирожными, счастливо ахнув, потом кивнула мне головой в сторону моего кабинета, что означало, что меня ждут. Я бровями спросил ее (высоко подняв в вопросе), мол, кто? Она шепнула: «Равенков».
