Просто морок.
Но до чего живой!
Вот проползла одна, и чую тяжесть тела ее, слышу, как шелестит о чоботы чешуя. А другая и вовсе обернулась вокруг ноги, и стоило шелохнуться малость, как зашипела, упреждая.
Нет их.
Не существует.
Я же магик, я не просто так девка. Я подгорной твари не забоялась, а тут гадюки… что гадюка? Обыкновенная тварь, от которой слово я знаю крепко, да тут не поможет. Ежели магией сотворена, то магией и спастись можно, верно?
Только какой?
Щитом укрыться?
Не спасет.
Думай, Зослава. Еська ведь верно сказывал, голова, она не только для косы Божинею дадена. Не щит… а что еще умею? Зубную боль заговаривать? Гадюкам сие без надобности. Ожоги лечить намедни сподобилась… ожоги.
Огонь.
Змеи огня боятся.
И не только змеи.
А я… нет, столп пламени не сотворю, но огневики клепать ужо приловчилося. Ох, Еська, коль выберусь, в ноженьки тебе поклонюся…
Огневик вспыхнул на ладони легко, будто бы только и ждал, когда ж я, тугодумная, докумекаю дозваться. Гадюки зашипели. Завозились. Ныне их на полу кишело, что на болоте в летний денек. Сплетались черные, бурые ленты, вязали узоры, один другого отвратней. Да я старалась не глядеть.
– Кыш вам! – Я подняла огневика повыше. – А не то…
Зашкворчало.
И огневик вспыхнул ярче. А после и вовсе закрутился, завертелся праздничным колесом, выплеснул снопы искр. Поднявшись к самому потолку, где еще вились черные дымы, он зашкворчал упреждающе…
– Ложись!
И ктой-то тяжеленный, что кабан, сбил меня с ног, навалился, вминая в самое гадючье собрание. Я только и сумела, что взвизгнуть тоненько со страху, да глаза зажмурила.
…покусають.
Громыхнуло. И еще раз громыхнуло. Застучало меленько, будто бы в лаборатории дождь пошел. Мазнуло по лбу горячим. Запахло паленым волосом. И загудел растревоженный огонь.
Еще один морок?
– Вставай! – Арей рванул меня за руку. – Быстро!
Морок.
Откудова тут Арею взяться? Он же тянул меня, а я шла… мнилось – бегу, да только воздух кисельный бежать не дает. И выходит, что бреду, нога за ногу цепляю… того и гляди рухну. Но Арей не позволяет.
А вокруг…
Рыжее пламя лизало стены. Впивалось зубами в дубовые полки. И трещали, рассыпались глиняные банки, тлели пучки с зельями да травами, плавилось стекло… что-то падало и вновь же громыхало, наполняя лабораторию лютым смрадом.
– Давай же! – Арей добрался до двери первым и, распахнув, толкнул меня. – Иди! Беги! Ну же…
– А… ты?
Не морок.
Мороки не злятся. И не горят, будто свечи…
– Иди!
Он оттолкнул меня, сам же отступил и дверь захлопнул. Неужто и вправду думает, будто бы дверь запертая мне преградою станет? Нет уж… я…
– Стой!
Кирей вцепился в плечи, Лойко за руку схватил, повис, что гончак на медведе.
– Стой, ты ничем ему не поможешь!
За дверью гудело пламя. И по мореному дубу расползались пятна ожогов.
– Успокойся… ничего ему не станется. Ему – точно ничего…
Я с легкостью стряхнула Кирея. И Лойко. И…
Фрол Аксютович откудова взялся? Не ведаю. Просто шагнул, махнул рученькой и поплыло перед глазами все. Падала я в вешнюю зеленую траву. И падала, и падала, и боялась упасть, знаючи, что в траве этой – гадюк видимо-невидимо…
Глава 6. О всяком и разном
Трава травою, а просыпалась я тяжко.
Будто из болота выбиралась, но знала, что выбраться надобно. И для того – глаза открыть, даром что слиплися, точно кто рыбьим клеем склеил.
Разлепила один.
Раскрыла другой.
Мутно все. Плыветь… влево рыбы, вправо раки. Откудова раки взялися? И вовсе не понятно, где я.
– Я ж говорил, обморок это… от нервов. – На Еськин бодрый голос голова моя отозвалася гудением. Не голова – колокол храмовый.
Ничего, ежель гудит, значит, есть чем.
– Зосенька, красавица, открой глазыньки… – Еська был рядом, а где – не пойму, не то сверху, не то сбоку, не то со всех сторон разом. – А не то поцелую.
От этакой перспективы глазыньки мои полуслепые разом раскрылися.
Раки не исчезли.
Красные. Матерые. С усищами длиннющими расползались они по потолку. Теснили друг дружку клешнями, хвосты топорщили… эк ладно намалевано! Будто живые. Хотя ж живые раки колер иной имеют, темно-зеленый, болотный.
– Видишь, если достаточно живая, чтобы твое рукоблудие критиковать…
– Это у тебя, Еська, по жизни рукоблудие. А у меня увлечение живописью.
– Ага, раками…
– Почему нет? Зослава, голова кружится?
Надо мной склонился некто. Был он рыж и смутно знаком. Царевич? Кто – не различу.
– Кружится, – сказал он, наклоняясь к самому лицу. И веко пальчиком оттянул. – Конечно. Это вполне естественно… ее бы к целителям на пару деньков отправить.
Евстигней.
Точно.
Я голос узнала. А вот лица не разгляжу. Силюся-силюся, но никак. Не лицо – блин с конопушками.
– Я тебе, кстати, то же самое говорил, – отозвался Еська.
– На себя посмотри. Можно подумать, сильно отличаешься. Все мы тут… блины с конопушками.
Это выходит что? Они в голову мою залезли?
– Нет, Зославушка. – Еська по голове меня погладил, а может, и не он, может, кто другой из царевичей. – Это ты у нас вслух думаешь. Презанимательные, к слову, мысли. Слушал бы и слушал.
– К целителям…
Евстигней отступил.
– А ты уверен, что эти целители ее до смерти не доисцелят? – Еська присел и руку на лоб положил. – Зося у нас девушка, конечно, крепкая, но вот… есть опасения.
– Тихо, – этот голос я узнала не сразу. Ерема был молчалив и неприветлив.
– Ты уверен?
Елисей?
Или Егор?
Стало быть, где бы я ни находилась ныне, но в месте сем собрались все царевичи… и раки. Лупоглазые. С очами синими, человеческими. Глядели они на меня столь печально, что разом вспомнились мне иные раки, коих пацанье Барсуковское со старого бочага таскало. Место было знатным, со стеною глиняною, сверху изрытою ласточками да стрижами, а снизу – от раковых нор зеркастое. И раки там водилися огроменные, с полведра каждый.
Варили их на берегу…
