Гарриман сказал, что собирается выдвинуть перед маршалом Сталиным предложение, которое, видимо, будет очень трудно реализовать. «Я обдумывал, чем маршал Сталин мог бы помочь президенту Трумэну стабилизировать ситуацию в Америке и уменьшить беспокойство, вызванное смертью Рузвельта, – записал посол. – Я сказал, что уверен – самый эффективный путь заверить американских граждан и весь мир в желании Советского Союза продолжать сотрудничество с нами и с другими Объединенными Нациями – это приезд мистера Молотова в настоящее время в Соединенные Штаты». Речь шла о том, чтобы Кремль отменил свое несогласие на визит наркома иностранных дел СССР в США для участия в открытии Сан-Францисской конференции344. Гарриман предложил, чтобы Молотов остановился в Вашингтоне, встретился там с президентом, а затем проследовал в Сан-Франциско (даже если он смог бы пробыть на конференции всего несколько дней). Американский посол предложил дать в распоряжение советского наркома самолет Рузвельта, на котором тот совершал в феврале 1945 г. свой перелет в Крым. Гарриман сказал, что Молотов доберется на нем до Вашингтона за 36 часов и даже пошутил, что на самолете можно будет нарисовать красную звезду и «разбавить» экипаж советскими пилотами. Сталин ответил, что «он бы предпочел зеленую звезду». После этого посол заявил, что Молотов может долететь до США с большим комфортом и скоростью и, если маршал того пожелает, «мы могли бы выкрасить в зеленый цвет весь самолет». Все это время советский нарком, по наблюдению Гарримана, бормотал себе под нос: «время, время, время». Гарриман продолжал уговаривать советских руководителей, подчеркивая важность такого жеста со стороны СССР в период, когда вся Америка погружена в глубокий траур. «Весь мир отнесется к визиту как событию, имеющему огромное стабилизирующее влияние».
После небольшой дискуссии, состоявшейся между Сталиным и Молотовым относительно дат открытия конференции в Сан-Франциско и созыва Сессии Верховного Совета СССР, Сталин спросил Гарримана, выражает ли он свое личное мнение. Посол ответил, что это его личная инициатива, но он полностью уверен, что мнение и желание президента и Государственного департамента абсолютно идентичны. После этого маршал Сталин заявил, что «приезд Молотова в Соединенные Штаты, хотя это и является трудным делом в настоящее время, будет организован». Однако Сталин дал понять, что это решение базируется на заверениях Гарримана, что президент и госсекретарь действительно считают прилет советского наркома в Вашингтон и Сан-Франциско важным делом345.
Интересно проследить реакцию американского Госдепартамента на согласие Сталина послать Молотова в Сан-Франциско, высказанное в беседе с Гарриманом. Очевидно, что после смерти Рузвельта многие ответственные государственные деятели в Вашингтоне рассчитывали добиться от Москвы более серьезных уступок по политическим вопросам и воспринимали визит советского наркома в США как первый шаг в этом направлении. А. Иден, прибывший в американскую столицу, писал 15 апреля 1945 г. У. Черчиллю: «Посол и я беседовали со Стеттиниусом вскоре после моего прибытия сегодня утром. По словам Стеттиниуса, Сталин и Молотов проявили признаки глубокой печали в связи со смертью президента. Сталин спросил Гарримана, может ли он внести в такой момент какой-либо вклад, который способствовал бы укреплению единства великих союзников. Стеттиниус заявил, что, к счастью, Гарриман не ответил сразу: “Польша”, а вместо этого сказал, что было бы хорошо, если бы Молотов смог приехать на конференцию в Сан-Франциско. Стеттиниус ухватился за это и послал телеграмму, предлагая, чтобы Молотов не только приехал в Сан-Франциско, но и чтобы он сначала заехал для переговоров в Вашингтон. Час тому назад Стеттиниус позвонил мне и сказал, что русские согласились на это и Молотов прилетит на американском самолете, который уже послан за ним. Поэтому я полагаю, что он будет здесь ко вторнику, когда, я думаю, мы займемся польским вопросом. Все это хорошие новости, но… остается еще выяснить, какую позицию займет Молотов… Он [Стеттиниус] выразил надежду, что Вы [Черчилль] сможете отметить, что в свете совещания трех министров иностранных дел события приняли новый оборот. Я согласился, но сказал, что, по-моему, русским не вредно узнать, как серьезно мы обеспокоены тем, что московская комиссия до сил пор не смогла добиться прогресса на основе ялтинских решений. Я твердо считаю, что мы должны оказывать на русских постоянное давление…»346
Трумэн не остался в стороне от мнения своего и британского руководителей внешнеполитических ведомств, считавших, что настало время оказать более сильное и непосредственное давление на Москву относительно «польского вопроса». Новый президент выбрал жесткую линию в отношениях с СССР. В ее основе лежала апелляция к строгому соблюдению предыдущих союзных договоренностей, заключенных при участии его предшественника. Через 10 дней после смерти Рузвельта Трумэн встретился в Вашингтоне с Молотовым, направлявшимся на конференцию в Сан-Франциско. В ходе беседы они коснулись достигнутых на конференции в Ялте договоренностей о проведении свободных выборов в Польше и имевшихся противоречиях по этому вопросу. После этого переговоры приняли довольно резкий характер. Президент повел беседу в однозначно обвинительном ключе. На слова Молотова, что так с ним «никто в жизни не разговаривал», Трумэн, никогда не отличавшийся дипломатическим тактом, ответил: «Выполняйте заключенные вами соглашения, и с вами не будут так разговаривать»347.
Но впереди предстояла конференция в Сан-Франциско, где было необходимо искать пути взаимодействия с Советской Россией. На повестке дня стоял вопрос о согласовании между Москвой, Вашингтоном и Лондоном, при участии других членов антигитлеровской коалиции, приемлемых рамок функционирования новой всемирной организации – Организации Объединенных Наций, и прежде всего Совета Безопасности ООН. На этом вопросе следует остановиться несколько подробней. Америка, значительно укрепившая в ходе войны свои международные позиции, стремилась к их закреплению, и это в полной мере проявилось уже в ходе Думбартон-Окской конференции (21 августа – 28 сентября 1944 г.). Основные разногласия там возникли по вопросу порядка голосования в будущем Совете Безопасности. Делегация СССР настаивала на том, чтобы все решения, относящиеся к предупреждению агрессии, принимались большинством голосов и при согласии представителей всех постоянных членов Совета. Представители же США и Великобритании не соглашались на участие в голосовании страны, непосредственно затронутой спором. Такая позиция западных держав могла поставить представителя СССР в Совбезе в невыгодное положение. Вопрос был отложен. В последующем в переписке между Рузвельтом и Сталиным был достигнут компромисс, который вошел в протокол Ялтинской конференции. Суть его была в том, что важнейшие вопросы требовали единогласия постоянных членов, для решения процедурных хватало большинства. После смерти Рузвельта на Сан-Францисской конференции (24 апреля – 26 июня 1945 г.) советская делегация, которую до 8 мая возглавлял В. Молотов, а затем А. Громыко, придерживалась этой «ялтинской формулы», в то время как США и Великобритания вновь заговорили об ограничении принципа единогласия. Благодаря настойчивости советской стороны 7 июня удалось прийти к соглашению, сохраняющему принцип единогласия. Согласно Уставу ООН решения Совета безопасности по всем, кроме процедурных, вопросам считались принятыми, когда за них подали голоса семи членов Совета, включая совпадающие голоса всех его постоянных членов. Вводившееся, кроме того, «право вето» гарантировало, что Совет Безопасности не будет использован каким-либо государством или группой государств в своих целях348.
