Такой поворот событий стал предметом тщательного анализа и в американском правительстве. Государственный департамент, руководители ряда других правительственных, военных и разведывательных подразделений США в этот период войны все настойчивей старались убедить Рузвельта в необходимости перехода к более жесткой политике в отношении России, когда речь заходила об определении дальнейшей судьбы ряда восточноевропейских государств248. Их выводы о намерениях СССР и советы, как вести дела с Москвой касательно будущего региона базировались в немалой степени на информации, поступавшей от американского посла в Москве А. Гарримана. 9 сентября он писал в телеграмме Г. Гопкинсу:
«Я полагаю, что в ближайшее время я должен сделать личный доклад президенту.
Теперь, когда конец войны уже близок, наши взаимоотношения с Советским Союзом претерпевают поразительные изменения. И это стало особенно очевидным за последние два месяца. Советы совершенно игнорируют наши интересы и не желают обсуждать даже насущные вопросы».
Далее Гарриман кратко упомянул о нежелании русских продолжать операцию «Фрэнтик»249, их запрете на доступ американских представителей в Румынию и ряд других нерешенных проблем. Затем посол перешел к самой существенной части своего послания:
«Равнодушие к мировому общественному мнению относительно польского вопроса, их безжалостное поведение в ходе варшавского восстания хорошо объясняется словами Молотова о том, что Советский Союз будет считать своими друзьями того, кто будет придерживаться советской позиции…
С самого начала этого года я был серьезно обеспокоен делением сталинского окружения по вопросу о будущем сотрудничестве с нами. Теперь же я чувствую, что те, кто выступает против нашего взаимодействия, уже оформили свою позицию. Эта позиция подкрепляется растущим престижем и продолжающимися успехами Красной армии на фронте.
Советские требования к нам становятся все настойчивей… Общее настроение (советских официальных лиц. – М.М.) следующее – американцы обязаны помогать России, поскольку именно Россия выиграла эту войну для Америки.
Я убежден, что мы можем изменить эту тенденцию. Но это произойдет только в том случае, если мы существенно изменим всю нашу политику в отношении советского правительства. Представляется, что Советы неправильно воспринимают нашу генеральную линию по отношению к ним. Они считают ее за проявление нашей слабости.
Пришло время, когда мы должны прояснить нашу позицию и высказать то, что мы ожидаем получить от Советов взамен проявленной с нашей стороны доброй воли. Иначе настанет такая ситуация, когда они начнут задираться везде, где у них существуют интересы. Их политика, несомненно, распространится на Китай и Тихий океан, когда они обратят свое внимание на этот регион. Не должно быть никаких письменных соглашений с Советами по каким-либо существенным вопросам, если в них не будет предусмотрено признание Москвой интересов других народов и политики взаимной выгоды.
Я разочарован, но не обескуражен… Наша задача – усилить влияние тех людей вокруг Сталина, которые придерживаются нашей линии, и показать самому Сталину, что, следуя жесткой политике, он наживет себе много трудностей…
Я чувствую, что я должен срочно и лично информировать президента о развитии событий за последнее время и высказать ему мои рекомендации. Я буду Вам признателен, если Вы обсудите вместе с президентом это послание и дадите ответ»250.
Слова Гарримана о «делении» советского руководства по вопросу о будущем сотрудничестве с США могут показаться наивными. Но дипломат в тот момент, действительно верил, что на Сталина могут оказывать влияние некие проамериканские круги в Кремле. Структура советского государственного аппарата и механизм принятия им решений были в то время не до конца осознаны послом. О различных течениях в окружении Сталина говорил и глава военной миссии США Дж. Дин. Он вспоминал, что часто беседовал об этом с послом, и пытался понять этот феномен. «Возможно, – констатировал генерал, – в кругу советников Сталина существуют два различных направления: одно за сотрудничество, другое против сотрудничества с иностранными государствами. Исходя из этого, возможно, советская позиция по отношению к иностранцам зависит от того, какая группа пользуется большей благосклонностью у Сталина». Однако далее Дин делал объективное заключение, что Советский Союз вел свою внешнюю политику «никогда не теряя из поля зрения выбранное направление». Важно также подчеркнуть следующее – Гарриман (на точку зрения которого несомненное воздействие оказывал Дж. Кеннан, ставший к тому времени советником посольства), равно как и Дин, стремились всеми доступными для себя способами изменить отношение Вашингтона к Москве. Первоочередным для себя делом американский посол считал встречу непосредственно с президентом, где бы он мог изложить свою позицию.
Говоря о ближайшем помощнике посла Дж. Кеннане, американский историк Д. Мэйерс отмечает, что его желанием было скорейшее прояснение отношений с Москвой. В своих докладах о Советской России Кеннан подчеркивал, что США «должны совместно с Британией определить границы их совместных интересов на континенте, т. е. ту линию, за которой мы не сможем позволить русским демонстрировать свою силу или предпринимать односторонние действия. Мы должны на практике показать русским, где проходит эта линия, и сделать это в дружеской, но одновременно твердой манере»251. Подобное четкое взаимопонимание с Москвой, по мнению Кеннана, могло бы сохранить взаимодействие США и СССР в военной области и увеличить шансы для доверительных отношений между двумя странами в послевоенное время. Вместе с тем, он советовал Гарриману, чтобы администрация президента скорректировала свои ожидания в отношении России: «Мы должны помнить, – писал он, – что такие общие понятия, как сотрудничество или демократия, для русских и для нас имеют различные значения. Мы не должны ожидать от них вступления в такую форму детального сотрудничества, которое будет идти вразрез с их традиционной концепцией государственной безопасности»252.
Кеннан сомневался в возможности долгосрочной кооперации с Советским Союзом и, подобно Черчиллю, во второй половине 1944 г. считал необходимым разграничить зоны ответственности на континенте Запада и СССР. Помощник посла был полностью убежден, что одной из главных целей русских в войне является создание постоянной сферы влияния в Центральной и Восточной Европе: «Советское правительство, – подчеркивал он, – еще со времен Мюнхена никогда не покидала убежденность иметь в определенных приграничных областях свою сферу влияния…»253 Однако президента США Рузвельта не устраивала «джентльменская» договоренность или сделка великих союзников о будущем малых государств, тем более без одобрения Америки. Соучастие же США в разделе Европы и связанные с этим обязательства противоречили его видению послевоенного устройства мира. Свидетельством тому стала его реакция на действия Черчилля по достижению соглашения со Сталиным по территориально-политическим вопросам на Балканах в 1944 г., о чем будет сказано ниже.
Военный фактор играл в польском вопросе все возрастающую роль. Политические маневры и военные действия часто переплетались и оказывали влияние друг на друга. Дж. Дин подчеркивал, что имел самые честные намерения, предложив дать летом 1944 г. в советской прессе короткое коммюнике о взаимодействии советских и американских ВВС, начав его словами «Сейчас, когда Красная армия перешла границы Польши и Румынии…» Дело в том, что к тому времени советские войска достигли лишь довоенных польских границ 1939 года, поэтому в НКИДе СССР и Генеральном штабе РККА резонно возразили, попросив начать текст со слов: «Теперь, когда Красная армия приближается к восточной границе Польши и вступила в Румынию…» Глава военной миссии был не согласен с такой поправкой. Позднее он писал, что не желал «привести в полную ярость лондонских поляков и поддерживающих их англичан и американцев». Представляется вероятным, однако, что его поведение в этом случае имело еще одну задачу, а именно – прозондировать позицию СССР в вопросе о границах Польши, в преддверии вступления в нее Красной армии. Если это так, то он своей цели достиг. В конце концов, Дин одобрил сообщение в прессу без ссылки на расположение Красной армии внутри или вне Польши254. Все это выглядело бы рабочим моментом во взаимоотношениях двух держав, если бы не острота накала вокруг польского вопроса. Польские эмигранты постоянно давили на Лондон и Вашингтон с целью скорректировать восточную границу государства в нужном для себя направлении. Подчиненная эмигрантскому правительству Армия Крайова получала оружие и продовольствие от англо-американских союзников. Тем временем, борясь с немцами, ее руководители не желали ни при каких обстоятельствах изменения границ 1939 г. и общественного строя Польши и готовы были к открытому сопротивлению Москве. Глава военной миссии США Дж. Дин утверждал, что из-за поддержки отрядов Армии Крайовы возникали даже споры о разграничительной линии действий советских и союзнических ВВС, как это имело место в декабре 1944 г. По его словам, именно на эту причину сослался представитель Генштаба РККА генерал Н.В. Славин, который добавил, что сброшенное с воздуха оружие будет использоваться для приостановки продвижения Красной армии. Советское командование хотело, чтобы союзники летали только до линии Штеттин – Берлин, тогда как англо-американское военное руководство настаивало на том, чтобы их воздушные операции не производились на расстоянии 75-100 миль перед русской линией фронта255. Дин говорил об искренности американской позиции в польском вопросе, однако факт, что самолеты союзников действительно сбрасывали оружие польским отрядам, которое использовалось не только против вермахта, но и против подразделений РККА, а упоминание в проекте коммюнике границ Польши 1939 г. свидетельствовало о том, что территориальный вопрос может еще обостриться в переговорах между членами антигитлеровской коалиции.
