9 ноября 1941 г. из Куйбышева в Вашингтон пришло еще одно обнадеживающее сообщение, согласно которому Красная армия постепенно оправляется от понесенных потерь и, самое главное, намерена продолжать ожесточенную борьбу. Посол США Л. Штейнгардт направил в Государственный департамент – для сведения К. Хэлла, С. Уэллеса и передачи самому Рузвельту – телеграмму, в которой излагал информацию о своей беседе с заместителем наркома иностранных дел СССР В.Г. Деканозовым.
Основной текст послания предваряло замечание Штейнгардта о том, что «Деканозов, возможно, является наиболее (чем кто-либо еще в советском правительстве) доверенным лицом Сталина». В процессе разговора это «лицо» высказало послу следующие соображения:
«1. Для немцев станет невозможным захват Москвы и Ленинграда этой зимой, если русские силы смогут удерживать эти города еще в течении 30 дней. 2. В течение последней недели германский нажим усилился на определенных направлениях, но ослаб на других. 3. Немцы столкнулись с серьезными транспортными трудностями, вызванными как погодными условиями, так и продолжительностью кампании… 5. Этой зимой советское правительство столкнется с серьезными продовольственными трудностями… 7. Русские армии столкнулись с тяжелым недостатком материального обеспечения. Советские офицеры полагаются на поставки из Соединенных Штатов. По этому вопросу ими выражается сейчас определенное нетерпение… 8. Даже по масштабам СССР людские потери Красной армии чрезвычайно велики. Однако остаются еще огромные резервы, которые в настоящее время направляются на формирование новых армий. Но эти армии не смогут проявить себя с лучшей стороны, если им не будет доставлено необходимое материальное обеспечение… 11. Военной индустрии Советского Союза нанесен серьезный удар. Выпуск продукции сейчас упал до самой нижней точки. Однако советское правительство продолжает перебазировать свои военные предприятия на восток, и можно рассчитывать, что часть из них заработает уже через три месяца или даже меньше… 12. Из состава русских войск на Дальнем Востоке было взято и отправлено на фронт значительное количество военных материалов. Однако те войска, которые остаются на Дальнем Востоке, способны вести жесткую оборону против любой атаки со стороны Японии…» Со стороны Деканозова было выражено также сожаление по поводу позиции, занятой Великобританией, и ее нежеланием произвести «диверсию» (т. е. хотя бы ограниченную десантную операцию в Европе. – М.М.). Им было отмечено, что «Россия сражается с противником вот уже пятый месяц, но Красная армия по-прежнему одна несет всю ношу вооруженной борьбы… Тем не менее, – заключал Штейнгардт, – суть высказываний Деканозова сводилась к следующему: советское правительство определенно намерено продолжать войну, независимо от того, какие от Советского Союза потребуются еще жертвы»130 (см. док. № 4).
Сведения, представленные американскому дипломату Деканозовым, оказались весьма точными. Со дня получения этой телеграммы в Вашингтоне и до начала контрнаступления Красной армии под Москвой прошло меньше месяца. События у стен советской столицы, произошедшие зимой 1941/42 г., можно с полным правом отнести к началу коренного перелома в войне, повлиявшему на весь ее последующий ход и окончательный результат. Однако на пути к победе Красная армия столкнулась еще со множеством неимоверных трудностей, понесла огромные потери и вновь пережила горечь отступления. Так или иначе, в 1941–1942 гг. американским аналитикам, равно как и самому президенту США, приходилось во всех своих оценках потенциала и вероятного поведения Советского Союза непременно учитывать масштабы и характер вооруженной борьбы, стратегическое положение сторон на советско-германском фронте.
2. Динамика подходов к решению территориальных вопросов с Москвой, конец 1941 – начало 1942 г.
В общем контексте проблемы американских оценок участия СССР в послевоенном устройстве Европы, разработки проектов, касающихся распределения сфер влияния на континенте, необходимо выделить, прежде всего, динамику отношения руководства США к признанию советских границ 1941 г., включающих прибалтийские республики, Западную Украину и Западную Белоруссию, Бессарабию с Северной Буковиной и новую границу с Финляндией. Большое значение для исследователей имеют в этой связи особенности английского влияния на позицию Вашингтона, касающуюся территориальных изменений в восточной части Европы.
Как уже было отмечено, Черчилль довольно благосклонно отзывался о выдвижении советской границы на запад в 1939 г. Более того, во время встречи с послом И. Майским 6 октября 1939 г. Черчилль откровенно сказал, что «исходит из того положения…что основные интересы Англии и СССР в наши дни нигде не сталкиваются». Далее Майский подчеркивал: «Черчилль прекрасно понимает, что СССР должен быть хозяином на восточном берегу Балтийского моря, и он очень рад, что балтийские страны включаются в нашу, а не в германскую государственную систему. Это исторически нормально и вместе с тем сокращает возможный “лебенсраум” для Гитлера. Здесь опять-таки интересы Англии и СССР не сталкиваются, а скорее совпадают»131.
Тем не менее, летом-осенью 1941 г. англичане, равно как и американцы, считали весьма вероятным поражение Красной армии в борьбе с вермахтом. Даже после краха германского «блицкрига» британский кабинет сомневался в эффективности процесса восстановления боевой мощи СССР. И давать Москве какие-либо обещания относительно ее территорий, не зная, где окажутся советские войска в конце войны, было, по мнению Лондона, преждевременно. Так, в декабре 1941 г. министр иностранных дел Великобритании А. Иден отказался на переговорах со Сталиным подписывать секретный протокол к советско-английскому договору, содержащий пункты о восстановлении оккупированных войсками гитлеровской Германии и ее союзников территорий Эстонии, Латвии и Литвы, Бессарабии и Северной Буковины в государственных границах СССР, существовавших к 22 июня 1941 г.; уклонился от обсуждения вопроса о польско-советской границе, о которой в секретном протоколе говорилось, что Польское государство должно быть восстановлено в границах 1939 г. «с оставлением в пользу СССР территорий Западной Украины и Западной Белоруссии, за исключением районов с преобладающим польским населением», а территория Польши расширена «за счет западной части Восточной Пруссии». Остался без решения «в духе действительного обеспечения безопасности СССР» вопрос о советско-финской границе132.
Как отмечал Иден, цель русских по вопросу о границах была твердо определена и заключалась в том, чтобы обеспечить максимальные границы будущей безопасности России. Британский министр объяснил, что не может согласиться с секретным протоколом без консультаций со своим кабинетом, а также с руководством США. Он добавил, что «Рузвельт еще до того, как Россия подверглась нападению, направил нам послание с просьбой не вступать без консультаций с ним в какие-либо секретные соглашения, касающиеся послевоенной реорганизации Европы»133. Другими словами, Иден подчеркнул, что США в будущем выступят как сторона – участник послевоенного устройства мира, а, следовательно, обсуждать вопросы о послевоенных границах преждевременно и по этой причине.
Важно отметить, что против принятия советских территориальных запросов в Европе выступал в то время не только американский Госдепартамент, мнение которого не мог не учитывать Рузвельт, но и некоторые ближайшие помощники президента – в частности А. Гарриман134. Так, после беседы Гарримана с руководителем Европейского отдела внешнеполитического ведомства США Р. Атертоном 22 января 1942 г. последний констатировал в своем меморандуме, что, «говоря вкратце, мистер Гарриман полностью одобряет политику Госдепартамента, подчеркивая, что мы не должны заключать какие-либо договоренности [с СССР] до подписания мира. Однако мы могли бы обсуждать их, но быть готовыми к тому, что, если мы когда-либо пойдем на заключение соглашений, то будем их соблюдать». В меморандуме раскрывались и детали точки зрения Гарримана на ведение дел с Советским Союзом, основанной, в том числе, на его личном впечатлении от кремлевского руководства, полученном во время визита в Москву вместе с лордом Бивербруком осенью 1941 г.
