С. Уэллес прекрасно понимал все трудности достижения мира, пока у власти в Германии находится Гитлер. Немецкий народ, по его мнению, жил как будто жизнью людей с другой планеты: «для них ложь стала правдой, зло – добром, агрессия – самообороной». Тем не менее, Уэллес подчеркивал, что, несмотря на все это, действительным требованием немцев является безопасность, желание жить счастливой и мирной жизнью. «Если германский народ, – писал Уэллес, – в этой войне объединен вокруг Гитлера (я думаю, что это большинство народа), то это происходит исключительно потому, что немцы искренне боятся, что на карту поставлена их собственная безопасность. И пока у власти находится Гитлер, единственной слабой надеждой на мир – пока Европа не опустилась в пучину разрушительной войны на истощение – является соглашение между великими державами относительно практического плана обеспечения безопасности и разоружения. Все это было бы “чудом”, как выразился Чемберлен, который мог бы склонить Великобританию и Францию еще раз на переговоры с Гитлером». Уэллес был согласен также со словами Муссолини, который заметил перед заместителем госсекретаря США, что «никакой народ сейчас не хочет войны».
С. Уэллес не считал возможным, чтобы инициатива такого рода переговоров исходила от Ватикана, который слишком сильно увяз в вопросах политического и территориального характера. Их инициатором не смог бы стать и Муссолини, которого ассоциируют с близким к Гитлеру человеком. Остаются Соединенные Штаты, поддержанные другими нейтральными государствами. И если США решатся на подобную инициативу, то Ватикан и Муссолини должны поддержать Вашингтон80.
Следует отметить, однако, что мысли и предложения, высказанные Уэллесом, носили по большей части виртуальный характер, поскольку Рузвельт запретил ему выступать с какими-либо инициативами от США, направленными на «достижение мира».
3. Неопределенное отношение к Советской России, конец 1939 – середина 1940 года
В начале Второй мировой войны американское восприятие Советского Союза, его роли и возможностей в европейских делах оставалось неопределенным и противоречивым. В Вашингтон продолжали поступать данные о слабости Красной армии, и многие из них, как и ранее, приходили от американских представителей в странах Прибалтики. После вхождения Красной армии на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии поверенный в делах США в Риге Джон Уайли передавал в Госдепартамент слова эстонского президента о неэффективности советских вооруженных сил, которые, по его мнению, «не смогли бы даже оборонять Эстонию в случае войны»81. Насколько искренним был в то время президент Эстонии К. Пятс, остается вопросом. Дальнейшие события 1939–1940 гг., вхождение советских войск на территорию Прибалтики заставляют относится к его высказываниям скорее как к попыткам получить опережающую политическую поддержку (а, возможно, и военную помощь) от западных демократий. Если подобные утверждения о Красной армии и не рассматривались американскими дипломатами в конце 1939 г. как абсолютно достоверные, то могли повлиять на рост сочувствия к прибалтийским республикам в Вашингтоне.
Члены американского правительственного аппарата, представители Государственного департамента, равно как и разведывательные аналитики, могли искать и находили для своих заключений, как подтверждение слабости, так и силы Советского Союза. Свидетельства слабости можно было обнаружить в недостаточно внушительной демонстрации мощи советских соединений в боевых действиях на оз. Хасан в 1938 г. и в ряде локальных поражений РККА в начавшейся в конце 1939 г. войне с Финляндией. Причины сбоев военного механизма СССР виделись из Вашингтона в масштабных репрессиях командного состава Красной армии 1936–1938 годов, незавершенности ее организационной перестройки, качественном отставании советских типов вооружений от западных аналогов и др. В то же время подобная точки зрения шла в разрез с анализом полковника Файмонвилла, который ранее высказывал мнение, что советские вооруженные силы находятся на достаточно высоком уровне боеготовности и обучения личного состава, а все проблемы, связанные с чистками в армии, были разрешены уже к 1938 году82.
Интересно, что в оценках британской разведки, оказавшей в последующем значительное влияние на становление важнейших структур американской разведывательной службы, также говорилось о больших потенциальных возможностях Красной армии образца 1939 года. Так, в послании, полученном в апреле 1939 г. в Форин офисе от бывшего корреспондента агентства Рейтер в СССР Яна Флеминга (служившего потом в разведке ВМС Великобритании, а после войны написавшего знаменитые романы о Джеймсе Бонде), подчеркивалось, что после революции три четверти советской страны пребывало в состоянии мобилизации и ее люди были приучены к нужде и лишениям. Флеминг писал об идеологических противоречиях между СССР и западными демократиями, которые проявятся, даже если они станут союзниками. По его мнению, Россия стала бы ненадежным членом альянса и преследовала бы свои собственные интересы. Поэтому любое сотрудничество с Советами нужно строить на основе их реального вклада в общее дело. Тем не менее, взаимодействие с СССР имело бы для союзников огромное стратегическое значение, а устранение угрозы со стороны Германии явилось бы более чем значительной компенсацией России за ее участие в войне83.
Как уже отмечалось, в начале 1940 г. мысли сотрудников Государственного департамента США и, в частности, членов Комитета по проблемам международных отношений, были сконцентрированы в основном на ходе и возможном исходе противостояния англо-французской и германо-итальянской коалиций в Европе. Большие опасения вызывала в Америке и позиция Японии. При анализе роли СССР в европейских делах американские дипломаты, безусловно, учитывали укрепление его военно-политического влияния, которое, по их мнению, могло усилить «агрессивные» устремления Москвы на континенте. Давали знать о себе и прошлые страхи «идеи мировой революции», исходящей от Советского Союза, и желание противопоставить ему достаточные военные силы объединенных стран Запада.
Никто в Госдепе США пока не видел в СССР будущего полноправного союзника в решении всего комплекса проблем международной безопасности, хотя и не сбрасывал его со счетов как потенциального участника переговоров о разоружении и развитии торговли. Советский Союз считался подозрительным и потенциально враждебным государством, действия которого не вписывалась в систему ценностей западных демократий. Члены Комитета по проблемам международных отношений в начале 1940 г. отнюдь не относили СССР к числу нейтральных государств по причине ведения им боевых действий против Финляндии. В равной мере они исключали из этого списка и Японию, ведущую войну в Китае. Как известно, в период «Зимней войны» США объявили СССР т. н. «моральное эмбарго», практически выражавшееся, прежде всего, в запрете на поставки в Советский Союз материалов стратегического характера и охлаждении с ним дипломатических отношений84. Тем не менее, в меморандуме Л. Пасвольского85 (Экономический подкомитет) от 2 мая 1940 г. содержалась рекомендация пригласить советское правительство (указывая на то, что подобные приглашения направляются и другим государствам, которые не участвуют в войне) к обмену мнениями по проблемам, касающимся послевоенных международных экономических отношений и практического разоружения. Однако такое приглашение так и не было подготовлено86.
