– Да никак! Не было у Васильевых никакой горничной! – «порадовал» Федул. – Никто никогда не видел, чтобы у них посторонние крутились. Даже гостей видно не было!
– Это точно, точно, – закивала головой Степанида Егоровна. – А вот я в гости напросилась! Не к Васильевым, знамо дело, к Любке ходила. Ну, я те скажу, ничаво девка устроилась, ничаво… У Петьки-то дом, хошь и небольшой, а все свой. Опять же, деньги будут, можно из яво котеж сообразить. А место под огород там имеется, я углядела…
– Ха, осталось только деньги на этот коттедж углядеть, да, Степанида Егоровна? – захихикал Федул.
– А ты не скалься, оглоед! – Взвилась старушка. – А про деньги даже не заикайся! Вот заплатит энтот мужик-то, как его, заказчик, деньги Зинаиде, вот мы с Любушкой котеж и отгрохаем! Чай, Зинушка-то все по-правильному разделит! Мы работали, нам и причитается, не станет ить она нищую старушку обделять! А ты круг денег тех и не крутись, тебе ничо тута не светит! Токо объедашь ходишь!
Федул от такой некорректности задохнулся, пошамкал ртом и, не найдя, что ответить, точно пристыженная курсистка, выскочил вон.
– Чего уж вы так-то, – попеняла соседке Зинаида, но та придвинулась ближе к ней и жарко зашептала:
– Слышь, Зинаида, я ить чего удумала! Надо кскримент произвесть. А ну как те Васильевы и вправду сами уголодались. Я чо думаю – давай Федула-то в его комнате закроем ненадолго, дня на четыре всего, и поглядим, шибко он схуднет аль нет. А ну как можно за четыре дня от голоду помереть? Тода нам и искать никого не надо – ты позвонишь своему этому… который деньги дает, и скажешь: мол, так и так, на самом деле они погубились по личному желанию. А ежли наш Федул и за четыре дня с веса не спадет, тода смело можно в милицию бежать. Ты, опять же, там устроишь скандал: мол, Васильевы помирать не хотели, я все проверила. И потребушь, чоб милиция все бумажки важные тебе отдала, а с ими снова к мужику за деньгами! Он-то откудова знать будет, кто их собирал! Так что седни же Федула и запрем. Я и придумала как – сундук из моей комнаты притащим. Все одно он токо даром хлеб жует. Да добро бы один хлеб…
Вероятно, не одна ночь понадобилась Степаниде Егоровне для столь разумного решения. Правда, некоторые крошечные детали были продуманы не совсем.
– Господи, какая ересь! Ну с чего вы взяли, что Федул согласится сидеть четыре дня голодным?
– А кто ж его спрашивать станет?! Запрем – да и все. Зато… как же это сказать-то? Вот, у нас будет научный подход, во! – вытянула кривой палец бабушка.
– И не вздумайте! – одернула ее Зинаида.
– А чево кругами-то ходить?! – возмутилась Степанида. – Эдак мы никогда ничего не отыщем! Вот ты сегодня много узнала? Кому эти Васильевы помешали?
Зинаида потягивала прохладный чай, и приятное настроение от ванны постепенно улетучивалось.
– Ничего я не узнала… Вообще, эти Васильевы какие-то… непонятные… Особенно Раиса. Жила столько лет, ни подруг, ни близких знакомых… Никто о ней ничего не знает. Да чего там Раисе удивляться? Вот мы с вами! Вместе живем, а случись чего, я о вас тоже ничего рассказать не смогу. Где жили, с кем? Кто у вас друзья-родственники?
– А и нет никаво, – растерялась Степанида Егоровна. – Откуда им взяться-то? Одна токо Митривна, та что возле первого подъезда цельны дни просиживат, дак как с ей дружить, она без челюсти-то и говорить не может, одно киват, как болван кукольнай. А челюсть-то свою она еще в Новый год потеряла, в игрушки елочные уронила, всей семьей потом искали, найти не могли. А больше… Нет, была еще у меня одна подружка – Манефа, дак ты сама посуди, рази ж можно с таким-то именем жить – Манефа?! От ее ж чего угодно ожидать можно, такого наманефит… Я ей по-товарищески сказала: сходи в собес, смени имя, не позорь меня, как никак все время с тобой толчемся! Дак она, знашь, чаво ответила? «Тебе, грит, не глянется, можешь не толкаться! А у меня никаких проблемов с моим именем не быват!» Я, конечно же, перестала с ей водиться. Манефа!..
Зинаида давно хотела узнать про своих соседей побольше, поэтому щедрую речь Степаниды Егоровны не прерывала, только, когда удавалось, задавала вопросы.
– Ну а любовь? У вас были чувства?
– Да каки там чуйства? – махнула рукой соседка, но спохватилась и опечалилась. – И чуйства были, куда без их-то. Разе ж я без их смогла б Любку-то народить… А токо жисть меня обидела, обнесла пряником. А я ить кака девка горяча была… Помню, Колобков-то, отец Любкин, как за мной бегал, как ухаживал… Один раз ко мне домой припер цельный мешок редьки! Его посылали куда-то на поля работать, ну он и… с поля-то колхозного, чего ж не припереть… А мы не тут жили, в леспромхозе, и у нас дома-то огород был, на кой хрен нам его редька, ну я к тому, что любил, значит… А уж потом, кода у нас дом погорел, я к ему в город приехала, к Колобкову-то. Отыскала его, у начальства его спрашивала: где, мол, такой шофер проживает. Мне говорить-то сперва не хотели, да куда денутся, сказали. Приезжаю в город, дома большие, улицы широки, бабы все на тонюсеньких каблучках скачут, ровно козы. И мне в городе жить захотелось. Пришла к Колобкову, а он, холера, – женатый! И жена у его чистенька, тоненька… Повизжала, покричала, а чего ж делать, я ж не хочу обратно. Так и стали жить вместе. Правда, недолго. У меня потом вдруг Любочка родилась, и та баба совсем в истерику упала. Кричит: «Мы ребенка себе не можем позволить, потому что сами не обжились, на мебель не заработали! А теперь мало того, что эту деревню кормим, так еще и ее ребенка содержать будем!» Короче, не выдержала дамочка трудностей, ушла. Так мне и хорошо – нормальна семья – муж, дочка. Любочку потом в ясли отправили, а токо Колобков подвел – все одно на другой женился. Привел ту холеру в дом, а она прежней-то жены куда хуже! Кидаться на меня начала, выгонять! Ну я тожа, не лаптем делана – сразу шасть в профком. Ну а там ужо пальцем Колобкову-то погрозили! Ну и чево думашь – та-то его баба угомонилась? Ничуть! Разменяла квартиру Колобковскую на две вот таки клетушки в разных районах, мужа мово себе сграбастала, а нас с Любашей выставила. Вот с тех пор мы с дочкой тута и проживаем. Так что мы в энтой коммуналке самые старые жильцы. Ну да ничего, скоро тебя вот за дворника… Кхм… Это я так… о своем…
Зинаида еще какое-то время чай пила, а потом, сославшись на головное недомогание, сбежала к себе.
Она переговорила с соседкой, узнала ее ближе, но… Что это дало? Могла ли Степанида Егоровна притащить газету с фотографией Васильевых в дом? Могла. Зачем? Зачем ей та фотография? Если только снимок оказался там случайно? А зачем тогда надо было возле лица Раисы ставить галочку? Совпадение? Какое такое совпадение? И почему тогда старушка сразу не сказала: сидела, мол, ручка в пальцах застряла, вот и черканула загогулину… Нет, здесь что-то не то… Тогда получается, что газету приволок Федул? Этот может… Притащить может, а чтобы убить людей…
Так ничего и не решив, Зинаида завалилась в кровать и включила телевизор – хотелось отдохнуть перед новым днем.
Проснулась Зинаида от непривычного ощущения страха. В комнате было темно, только с экрана телевизора о всякой ерунде щебетали раскрашенные обнаженные девицы. От мерцания экрана становилось еще неуютнее, – казалось, в темных углах кто-то прячется, шевелится и явно угрожает здоровью хозяйки. Зинаида вскочила, быстро щелкнула выключателем и, накинув халат, вынеслась в коридор. Тишина. Зина прошла на кухню, стараясь не шуметь, включила чайник и уселась за стол, сонно моргая глазами. Чайник посапывал, глаза слипались, и ощущение тревоги испарялось. Привиделось. Ну конечно, Зинаида не слышала ни звуков, ни шороха, просто вот что-то показалось! Если разобраться, так ей уже давно должно было казаться черт-те что, и по ночам пора было от ужаса вскакивать, прямо с того момента, как она согласилась на эту аферу, а уж после того, как увидела несчастную Ульяну, не к ночи будет помянута… Зинаида разлепила веки и поплелась к себе в комнату. Белым крылом взмахнула штора и тут же к лампочке устремилась огромная, точно воробей, ночная бабочка.
