Мать приняла его последние вздохи как сладчайшую, неземную музыку. Она боялась, что Смерть не решится завершить свою работу, но когда все было кончено, в уголках глаз ее выступили слезы счастья, и горячие капли упали на медленно коченеющее лицо ее любимого сына.
Ах, как чествовали мою бледную подругу на похоронах! Если бы она решилась показаться людям, шла бы в медленном танце впереди всех, щеголяя беретом со страусовыми перьями и золототканой мантией. Но нет, не решилась она форсить – сидела на кладбищенской стене в своей старой черной накидке, старая и сгорбленная, и смотрела на прощальную процессию.
И процессия была необычной. День выдался замечательный, сияло солнце, голубое, с легкими облачками небо никак не наводило на грустные мысли. Собранные снопы на полях терялись за горизонтом, астраханские яблоки в саду налились прозрачным жемчужным сиянием, а в цветнике у звонаря пышно цвели георгины и зорьки.
Необычной, очень необычной была процессия, медленно движущаяся в липовой аллее. Перед гробом шли дети и рассыпали цветы. Цветы были и на крышке гроба, в таком количестве, что самой крышки даже видно не было. Никто не пришел в черных одеяниях, никаких траурных лент, никаких белых накрахмаленных воротничков. Такова была воля капитанши: она не хотела, чтобы того, кто умер в радости, провожали в счастливый путь с мрачной торжественностью. И процессия больше была похожа на свадебную.
Рядом с гробом шла Анна Шернхёк, ослепительно прекрасная невеста покойного.
Она надела свадебный венок, фату и длинное белое, отливающее серебром шелковое подвенечное платье со шлейфом. Она шла венчаться с умершим Фердинандом.
За ней шли парами старые дамы и статные мужчины. Все женщины надели блестящие броши, жемчужные ожерелья и золотые браслеты. Прически со свисающими локонами, на головах – шелковые кружевные тюрбаны с эгретками
[36], а на плечи наброшены тончайшие шифоновые платки, не закрывающие пестрые шелковые платья. А стоило посмотреть на мужчин! Белые жабо, цветные фраки с блестящими пуговицами, атласными лацканами и высокими воротниками! А чего стоили расшитые жилеты из армуазена
[37] и бархата! Нет, нет и нет, говорю вам еще раз, это была самая необычная процессия, таких никто и не видывал. Потому что это были не проводы умершего юноши, а свадебное шествие.
Так захотела капитанша, и она не слушала никаких возражений.
Сама она шла сразу за Анной Шернхёк под руку с мужем, капитаном Угглой. Если бы у нее было платье с искусной вышивкой, она бы его надела. Если бы у нее были сверкающие украшения и замысловатый тюрбан с перьями, она бы надела и его. Она сделала бы все, чтобы отдать последнюю честь любимому сыну в торжественный день. Но у нее ничего этого не было. Поэтому капитанша шла в платье из черной тафты с пожелтевшими от времени, но настоящими брюссельскими кружевами. Это платье она позволяла себе носить только в праздники.
И все же, когда под медленный и негромкий звон колоколов роскошная процессия приближалась к могиле, ни один человек не смог сдержать слез. Плакали женщины, плакали мужчины, но не столько над печальной судьбой почившего юноши, сколько над своей собственной. Вот идет невеста, вот несут жениха, вот идут они, разодетые, как для праздника, и все же, все же… кто из тех, что топчет зеленые тропы земли, не знает, как беззащитен он против горя и несчастья, кто не знает, что его ждет смерть?
Плакали все, потому что думали об одном – ничто земное не будет им опорой и защитой.
Только капитанша не плакала. Единственный человек, у кого глаза оставались сухими, – капитанша Уггла.
Когда прочитали молитвы, когда могилу забросали землей, все двинулись к своим экипажам. Только капитанша и Анна Шернхёк задержались у холмика – им хотелось еще раз попрощаться с покойным. Мать опустилась на могильный холмик сына, Анна присела рядом.
– Послушай, что я сказала Богу, – тихо промолвила капитанша. – Я сказала ему вот что: «Пусть Смерть-избавительница придет и заберет моего сына, моего любимого сына к себе в вечные сады. Обещаю, Боже: если Ты увидишь, что я плачу, знай – это слезы радости. Со свадебным ожиданием счастья хочу проводить я сына. Тот куст роз – Ты знаешь, у меня под окном, Ты же все знаешь, Боже, – я пересажу сюда, на его могилу». И вот все сбылось. Мой сын умер. Я обрадовалась Смерти, как другу, я называла ее ласковыми именами, и слезы мои падали на его коченеющее лицо, но это были слезы радости. И поверь, я так и сделаю – осенью, когда пройдет листопад, я посажу здесь мои красные розы. А теперь скажи мне, ты, что сидишь рядом со мной на его могиле, знаешь ли ты, почему я обратилась к Господу с такой молитвой?
Она внимательно посмотрела на Анну Шернхёк. Девушка сидела молча, бледная и напряженная. Может быть, старалась заставить замолчать внутренний голос, который уже начал нашептывать ей – вот она, твоя желанная свобода.
– Из-за тебя, – коротко сказала капитанша.
Анна съежилась, словно ее ударили дубинкой, и не сказала ни слова.
– Анна Шернхёк, ты когда-то была гордой, самолюбивой и капризной девицей. Ты играла с моим сыном, ты приближала его и отталкивала… Он был согласен и на такую роль. Должна признаться – может быть, и потому, что он, как и мы все, любил твои деньги не меньше, чем тебя. Но ты вошла в наш дом, ты смирилась, ты стала сильной и доброй, ты окружила нас любовью… что там говорить, ты принесла нам счастье. И мы, люди небогатые, поклонялись тебе. И все же должна признаться тебе, что иногда мне хотелось, чтобы ты вовсе не приходила. Тогда не просила бы я Бога взять жизнь моего сына. Тогда, в Рождество, он уже почти смирился с тем, что потерял тебя, и он бы пережил потерю, если бы не узнал тебя поближе. Но он узнал тебя поближе, и у него ни за что не хватило бы сил от тебя отказаться.
Ты, Анна Шернхёк, надела на проводы моего сына подвенечный наряд. А ведь ты не хуже меня знаешь, что никогда не надела бы его, чтобы последовать за ним в церковь. Не на похороны, а в церковь.
Потому что ты его не любила.
Я это ясно видела. Ты пришла к нам из милосердия, у тебя доброе сердце, тебе очень хотелось облегчить нашу участь. Но ты его не любила. Неужели ты думаешь, я не в силах распознать любовь? Понять, есть она или нет? Если бы он не умер, мне пришлось бы сказать ему всю правду – ты его не любишь, ты выходишь за него только из милосердия. Мне пришлось бы заставить его отпустить тебя, не пользоваться твоей добротой. И он всю жизнь был бы несчастен. Теперь ты понимаешь, почему я просила Господа, чтобы Он дал ему умереть. Потому что иначе мне предстояло бы своими руками навсегда разбить его сердце. Я смотрела на его осунувшееся лицо, вслушивалась в его прерывистое дыхание и радовалась. Я радовалась приближению смерти и боялась, что она недоделает свою работу…
Она замолчала в ожидании ответа. Но Анна Шернхёк молчала, пытаясь понять, что говорят ей, перебивая друг друга, голоса в глубине ее души.
