Глава двадцать шестая
Кладбище
В этот прекрасный августовский вечер на зеркальной поверхности Лёвена не было ни малейшей ряби, а холмы подернулись сизой закатной дымкой. Становилось прохладно. Беренкройц, коренастый, с фигурой борца полковник с белоснежными усами, спустился к берегу и уселся в старую деревянную плоскодонку. В заднем кармане брюк у него лежала колода карт. С ним был его старый соратник, майор Андерс Фукс, и маленький Рустер, замечательный флейтист, барабанщик Вермландского корпуса егерей. Он много лет не расставался с полковником, был его адъютантом и другом.
На том берегу – старое, неухоженное кладбище прихода Свартшё с разбросанными кое-где покосившимися и ржавыми железными крестами, с кочками и ямами, как на невспаханном поле. Оно заросло осокой и полосатым канареечником, то ли диким, то ли когда-то нарочно посаженным для напоминания, что ни одна человеческая жизнь не похожа на другую. Жизни людей такие же разные, как листья этой травы, – двух одинаковых не найти, хотя все похожи. Дорожек, усыпанных гравием, нет и в помине, нет и деревьев, в тени которых можно укрыться от солнца, если, правда, не считать старую липу на заброшенной могиле дьякона. Кладбище обнесено высокой замшелой каменной оградой. Безутешное зрелище – кладбище убого и безобразно, как лицо старого ростовщика, посеревшее от стонов и проклятий тех, кого он лишил надежды на достойную жизнь. Некоторые могилы вынесены за ограду. Например, могила Аквилона, того самого, что умер в прошлом году в Экебю. Гордый и благородный человек, бесстрашный воин, удачливый охотник и игрок. Ему всегда улыбалась удача, но кончил он тем, что проиграл все свое состояние, оставил жену и детей без наследства. Впрочем, он давно уже променял семейную жизнь на общество кавалеров в Экебю. А прошлым летом проиграл и свое поместье, единственное, на что могла как-то существовать его семья. И чтобы освободиться от этого долга, он застрелился. Ничего удивительного, что его похоронили за оградой, – самоубийц не хоронят в освященной земле.
После его смерти их осталось двенадцать. Никто не занял место Аквилона, если не считать нечистого духа, появившегося из кузнечного горна в ночь под Рождество.
Что ж, кавалеры прекрасно знали, что каждый год один из них должен умереть, но смерть Аквилона выбила всех из колеи. Умереть – что ж дурного? Кавалеры не должны стариться и дряхлеть. Если полуослепшие глаза уже не отличают пику от червы, если дрожащая рука не в состоянии поднять бокал с пуншем, зачем тогда жить? Но сама мысль быть похороненным, как собака, за оградой кладбища, где овцы топчут укрывшую тебя землю, где лопата или плуг будут постоянно тревожить твой покой, где прохожий даже не подумает умерить шаг и задуматься, где дети будут хохотать во весь голос и гоняться друг за другом и никто их не остановит? За стеной, за которой наверняка не будет слышно, как протрубит рог архангела, созывающий мертвых на последний суд? Найти здесь свое последнее прибежище? Какой ужас!
А сейчас Беренкройц плывет на плоскодонке через Лёвен. Тихим августовским вечером плывет он по озеру моей мечты.
О, это озеро! На берегах его видела я, как прогуливаются за неторопливой беседой боги, как из вод вырастают и вновь скрываются волшебные замки. О, это озеро!
Он плывет мимо залива Лагэ, где на полукруглой песчаной косе прямо из воды растут полные тайн ели, где на крутом откосе до сих пор видны развалины крепости, построенной когда-то морскими пиратами. Он плывет мимо елового парка на мысе Борг, где над обрывом чудом держится вцепившаяся в камень толстыми корнями сосна, он плывет как раз там, где застрелили огромного медведя, где с незапамятных времен видны уже еле различимый курган и осыпающиеся каменные могильники.
Он огибает мыс, привязывает лодку и поднимается к могиле Аквилона по вспаханному полю, принадлежащему графу из Борга.
Присаживается у могильного холмика и легонько похлопывает землю. Так, полусожалеюще-полуободряюще, похлопывают одеяло, укрывающее тяжелобольного друга. Потом он достает из заднего кармана брюк колоду карт и присаживается у могилы:
– Одиноко ему там, Юхану Фредрику. Наверняка с удовольствием сыграет партию.
– Стыд и позор, что такой парень должен валяться здесь, за оградой, – кивает знаменитый охотник на медведей Андерс Фукс и садится рядом.
А у маленького Рустера, флейтиста и барабанщика, покраснели маленькие глазки и выступили слезы.
– Если не считать вас, полковник, он был самым лучшим человеком из тех, кого мне довелось знать.
Трое садятся в кружок вокруг холмика. Беренкройц серьезно и тщательно сдает карты.
Смотрю я на этот мир и не устаю удивляться. Я видела несметное множество могил. Вон там, под огромной мраморной глыбой, покоится кто-то из великих мира сего. Над его могилой гремели похоронные марши, приспускали флаги. А вот здесь могилы тех, кого при жизни наверняка очень любили, – на зеленой травке лежат цветы, мокрые от слез и поцелуев. Видела я и забытые могилы, а есть и другие, с претенциозными и лживыми надгробьями, воистину памятники не столько покойному, сколько тщеславию близких. Есть и совсем анонимные могилы – заброшенные, без надписи, можно только гадать, кто здесь похоронен. Но никогда я не видела, чтобы на могилу приносили валета с черно-белой клетчатой рубашкой и джокера в колпачке с колокольчиком.
– Юхан Фредрик выиграл, – гордо заявляет полковник. – А как же иначе! Это ведь он у меня учился играть. Мы все трое полегли в битве. Он один остался в живых.
Он собирает карты в колоду и поднимается. Друзья тоже встают – пора в Экебю.
Они уверены, что теперь покойник знает, что не забыт, что не забыта его жалкая могила за оградой кладбища. Странный, мягко сказать, знак внимания со стороны этих шалопаев, но тот, кого они любили, тот, кто лежит в этой заросшей могиле за стеной, тот, кому не дано найти успокоения в освященной земле, – тот наверняка рад, что не все отвернулись от него.
Друзья мои, люди, дети рода человеческого, когда я умру, меня наверняка похоронят в самом центре кладбища, в могиле моего отца. Я не разоряла своих близких, никогда не покушалась на собственную жизнь, но совершенно уверена, что никто не одарит меня такой памятью и такой любовью, какой одарили кавалеры этого самоубийцу и грешника. Никто не придет под вечер, когда заходит солнце и в мире становится темно и одиноко, никто не вложит пестрый джокер в мои мертвые пальцы.
И ладно бы карты, я никогда особенно ими не интересовалась, но как бы мне хотелось, чтобы кто-то пришел на мою могилу со скрипкой, и дух мой, витающий над разлагающейся плотью, поплывет, качаясь, на волне мелодии, как лебедь в искрящихся водах Лёвена.
Глава двадцать седьмая
Старые напевы
Тихим вечером в конце августа Марианна Синклер приводила в порядок свои письма и другие бумаги.
В комнате страшный беспорядок. Сюда внесли кожаные чемоданы, сундуки с железной оковкой, на всех стульях, креслах и диванах разбросана одежда. С чердаков, из шкафов, из ящиков комодов мореного дерева вытащили шелковое и льняное белье, украшения выложены на столе – их надо разобрать и почистить.
