Он выругался так смачно, что даже колокола тихонько запели от неожиданности.
Или это не колокола? Это какой-то звук внизу, в церкви. Шаги? Да, несомненно. Тяжелые шаги.
Кто-то поднимается по лестнице.
Майор Фукс, тот самый майор Фукс, кто только что разразился такими громовыми ругательствами, что задрожали колокола, задумался. Что делать? Может, кто-то решил помочь ему отлить заветную пулю?
А шаги все ближе и ближе. Ночной посетитель явно идет на колокольню. Сейчас из люка покажется его голова.
Майор отошел в сторону, погасил рожковый фонарь и спрятался за массивной балкой. Не то чтобы он испугался, но если вся эта история выплывет наружу… ему вовсе не хотелось выставлять себя на смех.
Не успел он спрятаться, в люке и в самом деле показалась голова.
Майор хорошо знал этого человека – пастор из Брубю. Тот славился своей невероятной жадностью и скупостью, а в последнее время просто потерял рассудок. Он прятал свои сокровища повсюду, выискивая места, где бы их никто не нашел. Пастор приподнял доску пола, сунул туда что-то, подозрительно огляделся и полез вниз.
Не успела голова пастора исчезнуть, как майор, недолго думая, открыл тайник. О, черт, сколько денег! Несколько пачек крупных купюр, а среди них… среди них… вот оно! Кожаный мешочек с серебряными монетами.
Честный майор взял пару монет, ровно столько, сколько ему нужно для заговоренной медвежьей пули, остальное положил на место и закрыл доску, проверив, не осталось ли щели.
Когда он спустился вниз, ружье уже было заряжено серебряной пулей.
Он шел и размышлял, не одарит ли его судьба еще какой-нибудь удачей в эту ночь. Хорошо известно, что чудеса чаще всего случаются в ночь с четверга на пятницу.
Медведь… если бы каналья-медведь знал, что коровы органиста ночуют в ветхом, к тому же незапертом дровяном сарае, чуть ли не под открытым небом!
А это что? И в самом деле что-то большое и темное на лужайке, направляется к сараю.
Он вскинул ружье, уже приготовился нажать курок… и задумался.
О чем думает майор? Что удерживает от выстрела этого завзятого охотника, грозу медведей?
А думает он о хрупкой, тоненькой девушке с заплаканными глазами. Как хорошо было бы помочь ей и влюбленному звонарю! Но неужели ради этого он откажется от чести самому уложить чудовище с Гурлиты?
Потом майор будет рассказывать, что ни одно решение в жизни не далось ему так трудно, как это. Но так прекрасна и так несчастна была бедняжка Фабер, что он скрепя сердце опустил ружье.
И что же делает майор? Он будит звонаря, вытаскивает, полуодетого, на улицу и сует ему в руки ружье.
– Сейчас ты убьешь медведя, который подбирается к сараю Фабера, – говорит он. – И тогда он отдаст за тебя свою сестру. Убив такого медведя, ты сразу станешь уважаемым человеком. Это не обычный медведь, это настоящее чудовище. Лучшие охотники страны дорого бы дали за честь убить такого зверя.
И он вкладывает свое заряженное серебряной пулей ружье в руки еще не проснувшегося звонаря. Пулей, отлитой в новолуние, в четверг, из серебра и колокольной меди… но этого старого гиганта с Гурлиты, хозяина леса, убьет не он, а кто-то другой.
Майора колотит от зависти, но он сдерживается.
Звонарь водит ружьем, целится, целится… будто собирается уложить не медведя, а Большую Медведицу, медленно вращающуюся в бездонном мраке ночи вокруг Полярной звезды.
И наконец гремит оглушительный выстрел. Он слышен, наверное, даже на вершине горы Гурлита.
Но куда бы ни целился звонарь Ян Ларссон, медведь обречен. Именно так и бывает с серебряными пулями: можно целиться хоть в Большую Медведицу, пуля все равно попадет медведю в сердце. Зверь с устрашающим ревом встает на дыбы и падает.
Начинает сбегаться народ с ближайших дворов – что за стрельба среди ночи? Никогда раньше один-единственный выстрел не будил столько людей, но ведь всем известно: когда стреляешь серебряной пулей, грохот такой, хоть уши затыкай. И когда соображают, в чем дело, все бросаются поздравлять звонаря – этот медведь держал в страхе весь поселок.
Тщедушный Фабер тоже здесь, но майор уже проклинает себя за свою щедрость. На органиста подвиг звонаря, кажется, не произвел ни малейшего впечатления. Только подумайте! Звонарь спас не чьих-нибудь коров, а именно его, Фабера! А немец не только не пригласил его тут же в зятья, но даже не поблагодарил!
Каков негодяй! Майор в гневе начал постукивать сапогом по снегу. Каков негодяй! Не зря он так не любит немцев. Вот вам пожалуйста – неблагодарная тварь. Неблагодарность – страшный грех. Но, с другой стороны, сосисками и брагой тот угощал его от чистого сердца…
Он собрался было втолковать этому бесчувственному лилипуту, какой великий подвиг совершил звонарь, но не смог выдавить ни слова – горечь, что он впустую пожертвовал заветным выстрелом, лишила его дара речи.
Непостижимо! Великий подвиг, а парню отказывают в сватовстве, хотя любая девушка с радостью пошла бы за такого героя.
Звонарь и еще несколько парней собрались разделывать тушу, побежали в сараи точить тесаки, остальные постепенно разошлись по домам, и майор Фукс остался один у неподвижной туши.
Ну нет.
Пришлось ему опять открывать церковь огромным ржавым ключом, опять карабкаться на колокольню по лестничке с покосившимися хлипкими ступеньками, будить спящих голубей.
И когда деревенские парни под наблюдением майора стали разделывать убитого медведя, они обнаружили, что в зубах его зажата пачка денег. Пятьсот риксдалеров. Никто до сих пор не знает, откуда взялись эти деньги, но, поскольку заколдованного зверя убил звонарь, трофей по праву принадлежит ему.
И как только сошлись на том, что владелец клада не кто иной, как звонарь Ян Ларссон, органист Фабер будто прозрел, подошел к звонарю и объявил, что будет счастлив и горд иметь такого зятя.
В пятницу вечером майор вернулся в Экебю после двух вечеринок: у звонаря отмечали удачный выстрел, а у Фабера – помолвку. Юная девица Фабер выходила за звонаря Яна Ларссона, и глаза ее сияли такой веселой голубизной, что никто бы и не поверил, что еще накануне они были полны горьких слез.
Настроение у майора сквернее некуда. Его не утешает даже, что медведь, которого он считал главным личным врагом, побежден, хоть и не им. Не радует и подаренная ему звонарем шкура убитого зверя.
А может, кто-то посчитает, что грустит он вовсе не о медведе-шатуне, а о крошечной девице Фабер, доставшейся другому. И будет не прав. Никакой грусти по этому поводу майор не испытывает. Но надо понимать, какой удар для охотника: старый, одноглазый медведь-шатун, гроза округи, хозяин здешних лесов, убит, а ему, майору, так и не удалось выстрелить серебряной пулей из своего много повидавшего ружья.
Он поднимается во флигель и молча швыряет шкуру на пол перед сидящими у камина кавалерами. Но не думайте, что он тут же пустился рассказывать о своей экспедиции! Только много месяцев спустя удалось выудить из него подробности ночной истории. Но и тогда не открыл он правду про тайник скряги-пастора из Брубю, а сам пастор вряд ли обнаружил пропажу.
