Прыгали мы на По-2. Был такой самолет. Левая рука пилота вверх. Приготовиться! Сердце, что колокол на пожаре! Переносишь ногу через борт, спускаешься на крыло и по команде «Пошел!» — под углом сорок пять градусов отталкиваешься и летишь в бездну. Эти несколько секунд остаются с тобой навсегда. А тут проделать это сто раз! Умереть, да и только! Позвольте поцеловать вашу руку.
Но Анна Евстратовна не позволила, она смущенно захлопала глазами и беспомощно оглянулась на меня. Я решил прийти ей на помощь.
— Сегодняшняя посадка мне тоже запомнится надолго, — громко сказал я.
— Сильно болтало, — подтвердила Анна.
— А вот мы здесь болтаем уже больше часа, — глянув на часы, заторопился Брюханов.
— И все же расскажите, — попросила Анна Евстратовна.
— Хорошо, расскажу. — Брюханов хитровато улыбнулся. — Было это в том же Киренске. Однажды захожу на посадку, а на полосе туман. Видимость ноль. — Брюханов сделал паузу. — Первый раз я промахнулся. Захожу второй раз. А у меня перед глазами горят красные лампочки критического остатка топлива. Я напряг всю свою волю, все умение и посадил самолет. Иннокентий Михайлович прибежал к самолету, решил поблагодарить меня за успешную и героическую посадку. Протягивает мне для рукопожатия руку, — Брюханов поднял над столом свою руку-лопату, — а я ее из-за тумана не вижу.
Анна оценила очередную байку Брюханова, долго смеялась.
— Вот на этой ноте закончим. Завтра рано вставать. Ты не огорчайся, отправим тебя, — сказал он Анне Евстратовне. — А к осени, думаю, откроем рейсы в Сурово, Коношаново, Чикан и Чингилей.
Утром в пилотской раздался стук. Приехал директор зверосовхоза — крепкий молодой парень с широким восточным лицом. «Скорее всего, из эвенков или якутов», — подумал я. На нем, вопреки утверждениям Ватрушкина о нелюбви местных к новомодным новинкам, была белая нейлоновая рубашка и черный костюм. «Должно быть, чтобы все видели — начальник!» — усмехнулся я и даже подумал, что он выглядел как жених, который приехал за невестой, чтобы отвести ее в загс.
— Ну, кого здесь надо забрать? — громко спросил он, увидев Брюханова. — А то мне позвонили из районо, сказали, Петр Митрич, встреть учительницу.
— Запоздал маленько, мы решили ее оставить у себя, — пошутил Ватрушкин.
— Раз вам она так понравилась, значит, и нам подойдет, — легко и просто в тон Ватрушкину рассмеялся директор. — У вас стюардесс, должно быть, хватает.
— Такой нет, — сказал Ватрушкин.
— Не все вам, но и нам что-то достанется.
Переговорив еще о чем-то с Ватрушкиным, Петр Митриевич погрузил в машину вещи Анны Евстратовны, и она, помахав нам рукой, села в кабину.
— Если что, ты обращайся, — сказал ей Брюханов. — Меня в Жигалове все знают. Даже собаки. Надо будет в город, всегда отправим.
— А ты взял у нее адрес? — поинтересовался у меня Ватрушкин, когда машина отъехала от аэропорта.
— А то как же! Северный полюс. Деревня Чикан, — отшутился я.
Запоздало, но все же я успел уловить в его голосе неизвестные мне ранее нотки, что дало повод предположить: моему командиру Анна Евстратовна пришлась по душе. Но чем?
Позже через кабину нашего самолета пройдут сотни людей. Войдут, посидят пару часов и выйдут. А вот Анна Евстратовна запомнилась. И дело даже не в первом моем полете.
Постепенно я начал привыкать к своей работе: чтобы экономить время, приходилось самому разгружать и загружать самолет, отчитываться за почту и посылки, питаться неизвестно где и чем придется, все на ходу, все на лету. И большой пилотской зарплаты, как это считали мои знакомые, тоже не было, хорошо, что выдали добротную летную спецодежду, она выручала во многих случаях, не надо было тратиться на нейлоновые рубашки и костюмы.
Но такие мелочи и неудобства совсем не огорчали, главное, я — летчик! На мое место хотели бы попасть многие, но именно я вытянул счастливый билет.
Особенно мне нравились полеты ранним утром, когда земля еще спала и самолет шел без единого толчка, как по хорошо укатанному асфальту, нравилось, что, пребывая в хорошем расположении духа, командир продолжал читать мне лекции.
— Всю работу в полете выполняет мотор, — уже набрав высоту и прикуривая очередную папиросу, не спеша начинал Ватрушкин.
«Очень тонкое замечание», — думал я про себя. Но уже не высовывался, а спокойно продолжал крутить штурвал.
— Не ты крутишь коленвал, а это он, трудяга, вращает винт, тянет нас вперед, — продолжал Ватрушкин свою мысль. — А те твои движения и навыки в пилотировании — поднять самолет от земли, отвернуть, удержать на курсе, где убавить, а где прибавить мощность мотору, — всему этому тебя научили еще в училище. Здесь перед тобой другая задача: безопасно долететь, посадить, выгрузить и загрузить самолет. Существует еще одна работа, невидимая и неслышная, — Ватрушкин стучал пальцем по лбу, — она происходит вот здесь, когда ты свой предстоящий полет должен увидеть, продумать, выстроить и предусмотреть все кочки, все овраги, всю дорогу, то есть учесть погоду, ветер, облачность, размеры площадок, на которые придется садиться, знать необходимое радиообеспечение, которым оснащена трасса. И даже знать, где будешь обедать и ужинать. Научишься брать с собой термос, бутерброды — на голодный желудок много не налетаешь. Да и гастрит заработаешь. Хорошо, когда пассажирский рейс — они вошли и вышли, а если рейс почтовый или грузовой и светлого времени в обрез, то ты уже не только летчик, но и грузчик, и кладовщик одновременно. — Тут я согласно кивал головой, приходилось иногда за минуты перебросить тонну груза.
— Кроме того, второй пилот несет ответственность за сохранность груза, и именно тебя начнут таскать, если что потеряется, — сквозь шум мотора долетал до меня голос командира. Почему-то мне казалось, что этими словами он напоминает мне про случай на складе, когда я опрокинул телегу с почтой. Но тогда Ватрушкин сделал все, чтобы меня не наказали, и я на собственном опыта уяснил, что инициатива — наказуема.
— Это еще не все: на оперативных точках порой приходится самому заправлять самолет, а тут надо держать ухо востро, что за бензин в бочках, нет ли в нем воды и грязи, — продолжал наставлять меня Ватрушкин. — И если остаешься на ночевку, то приходится быть и охранником. Вот такая наша работа. Но кто это знает? Тебя встречают и провожают по одежке и ценят за то, что ты — летчик, король неба. Свою работу надо делать с твердостью и надежностью — без крика и суеты. Принял командирское решение взлетать — взлетай! Запомни: суетливый летчик вызывает раздражение, а бегущий — панику. Микитишь?
Я кивал головой — микичу! Ватрушкин говорил обыденные вещи, и мне казалось, что делает он все это, чтобы заполнить паузу между взлетом и посадкой.
— Вон видишь поляну, там можно сесть в случае отказа двигателя, — говорил он, ткнув пальцем в стекло, — на эту площадку лучше садиться в горку, а то, не дай бог, откажут тормоза, тогда точно будешь в овраге. Без нужды не лазь в облака, в них и летом можешь поймать лед на крылья.
