– Не смей ее унижать. Слышишь, ты? – повторил тихо Саша и шагнул к нему решительно. – Пойдем-ка выйдем отсюда, поговорим.
– Ага, сейчас, – улыбнулся снисходительно Витя. – Сейчас все брошу и буду с тобой разговаривать.
А дальше все произошло быстро, как в кино. Витя и в самом деле «дал» – аккуратно и молниеносно нанес удар так, что Саша рухнул на пол, стукнувшись головой глухо и страшно. Как раз на маленьком пятачке между столом и холодильником. Надя и Ветка застыли в ужасе, глядя, как из уголка его рта побежала струйка крови и закапала на чистый линолеум. Он вообще, казалось, не подавал больше признаков жизни, лежал себе с запрокинутой головой, неловко подогнув под себя ноги.
– Господи, ты же убил его… – первая пришла в себя Ветка. – Витя, ты правда его убил?
– Ну да, как же… Зачем мне такие неприятности? – легко хохотнул Витя и развернулся к двери. – Оклемается ваш красавчик, не бойтесь. Я же обещал, что все аккуратно сделаю, без убийства и лишнего разгрома. Ну, пока, девчонки. Развлекайтесь дальше, пошел я.
Он тихо прикрыл кухонную дверь и исчез, оставив после себя запах дорогого одеколона. Хороший запах, Надежде он всегда нравился. Запах чистоты и свежести, особенной мужской силы и респектабельности, запах трезво-положительной семейной жизни. Или, может, запах другого человеческого уровня, Надежде не доступного, как выяснилось. Она и в самом деле в этих дорогих изысканных запахах не разбиралась, никогда себе толком духи подобрать не могла. Да и людей тоже не умела разделять по этим самым уровням, если честно. Что еще за уровни такие? Кто их вообще придумал? И как это было бы просто и неинтересно, если б всех взять и распределить по этим «уровням». Одни на самой высоте красуются, другие внизу, в грязи барахтаются, третьи посередке определились… Может, это и впрямь так и есть, может, она не понимает чего, конечно, а только сама она видела людей не в уровнях, а… как бы это сказать… в плоскостях, что ли? Чуть развернул эту плоскость – таким видишь человека, еще чуть развернул – глянь, а он уже другой. И в самом низшем уровне такие сложности можно увидеть, что высшему они и для понимания недоступны. А если еще повернуть плоскость, то вообще картинка наоборот переворачивается, сверху вниз, потому как во все времена стремление причислить себя к высшему уровню считалось ярким признаком плебейства… Так что зря бедный Саша так неудачно под кулак Витин подставился, ее защищая. Ей вообще плевать на эти Витины «уровни» с высокой колокольни. Просто она честно объяснить Вите хотела, что вовсе ни в чем не виноватая.
На ватных ногах она встала из-за стола, тихо склонилась над Сашей, попыталась приподнять с пола его голову. Она была тяжелой и безжизненной, сквозь чуть пробивающуюся черную щетину на щеках и подбородке разливалась синюшная бледность, и на ее фоне красная кровавая дорожка казалась абсолютно черной.
– Саша… Саш… Ты слышишь меня? Ну очнись, пожалуйста… – испуганно попросила она.
– Да чего «очнись»! – тоже пришла в себя и вскочила со своего стула Ветка. – Тут действовать надо, а не причитать. Где-то у меня нашатырь был, дай бог памяти…
Она закрутилась, засуетилась бестолково, потом начала довольно быстро шуровать по кухонным ящичкам и вскоре сунула Саше в лицо пузырек с нашатырем, помахала им резко перед самым его носом. Голова его тут же дернулась в Надиных руках и ожила, лицо сморщилось страдальчески. Открыв глаза узкими щелочками, он долго смотрел на Надю сквозь густые ресницы, будто не узнавая.
– Саш, ну что? – жалобно потянула она, виновато улыбаясь. – Лучше тебе?
Он ничего не ответил, высвободил из ее рук свою голову, сел на полу. Оглядел вокруг себя пространство, потом улыбнулся им, сидящим около него на корточках, тихо и грустно:
– Что ж вы, ребята, все по голове моей стучать норовите, а? Вот же взяли моду – по голове стучать… Других мест нету вам, что ли?
– Саш, ну зачем ты к нему полез… Не надо было! – сквозь слезы проговорила Надя. – Мы бы сами разобрались… Дела наши, семейные…
– Да какие, к черту, семейные! – вдруг сердито проговорил Саша, пытаясь подняться с пола. – Он же унижает тебя с садистским удовольствием, а ты сидишь, извиняешься неизвестно за что, будто и впрямь в чем виновата.
– А что, что он мог еще подумать, тебя увидев? Он и решил, что мы… что я…
– Да ну, слушать тебя противно, – махнул он в ее сторону рукой и побрел в ванную, осторожно держась за стеночку.
– А ведь он прав, Надька, – проводив его взглядом в спину, тихо произнесла Ветка. – И в самом деле – слушать тебя противно.
– Да почему?
– Ну не дурак же он, твой Витя, в самом-то деле! Застал он нас на месте прелюбодеяния, видишь ли! Честный обманутый муж! Что он, очевидных вещей не замечает? Здесь же сыростью пахнет, и дверь открыта, и дети у тебя спать уложены… Все он увидел прекрасно, что к чему и как! Да и вообще… Это же он тебя сам бросил! Если б ты и в самом деле развлекалась на всю катушку – имела бы право! А он пришел тут проверять, видишь ли, соблюдает ли ему брошенная жена верность… Это неправильно, Надь, это действительно унижение, Саша прав…
– Прав, конечно, – подал голос из коридора Саша. Зайдя на кухню и усевшись на свое прежнее место, помотал мокрой головой из стороны в сторону, потом в упор уставился на Надю, помолчал немного. – Ты и сама понимаешь, что я прав. Нельзя так себя унижать. Надо выдирать себя из собственного рабства, а не искать ему всяческие оправдания. Иначе прорастешь в нем корнями, потом не выберешься.
– Ну почему – рабство? – тихо-виновато возразила ему Надежда. – Это не рабство, это семья. Это терпение, это мудрость, в конце концов. Многие так живут. Да все почти!
– Ага. Многие вот так и убеждают себя, попадая в рабство. Еще и алиби себе для успокоения придумывают – любовь, мол. Если, мол, любишь – все вытерпишь. А только любовью в таких отношениях и не пахнет. Нету ее. Кураж власти есть, унижение есть, а любви – нету. Хотя внешне все красиво бывает – ни к чему не придерешься. Заботятся о тебе усиленно, целуют-обнимают, милым-дорогим через каждое слово называют.
– …Птичьи перышки себе, идеально трезвому, милостиво почистить разрешают… – вставила свое ироничное слово и Ветка, стрельнув хитрым глазом в Надю. – А почему бы и нет? Почему бы и не потешиться, не полюбоваться своими сомнительными достоинствами? Очень же удобно! Да и приятно, наверное, когда по твоей дурацкой прихоти женщина себя голодовкой изводит, по салонам бегает, чтоб сделать из себя глупую куклу Барби. А когда захочется – и пнуть ее можно, к другой уйти. Но так, чтоб обратно ждала, чтоб волновалась: придет, не придет…
– Ну хватит! – рассердилась Надежда, стукнув ладошкой об стол. – Чего ты несешь такое, Ветка? Хватит!
– Чего-чего… Правду тебе несу, вот чего. А самое противное, Надя, знаешь в чем? Он ведь к тебе действительно вернется скоро. Вот увидишь – обязательно вернется. Потому что он слабый и злой, ему рабыня нужна. Кураж нужен. Саша прав…
Они замолчали неловко, сидели, уставившись в столешницу. Надя изо всех сил сдерживала слезы, проглатывала их в себя большими порциями, шмыгала изредка носом. Не хотелось ей при Саше плакать. И с Веткой спорить не хотелось. Хороша же подруга – разнесло вдруг ее на откровенность! При Саше-то зачем…
