Автоматически протянув руку к зазвонившему телефону, услышала спасительный Веткин голос. Ветка говорила почти шепотом – наверняка Артемка с Машенькой только-только заснули, – приглашала к себе на кухню посплетничать. Она, оказывается, увидела из окна, как Витя выходил с чемоданом из подъезда, и желала знать подробности их семейного конфликта. Обсуждать эти подробности Надежде совсем не хотелось, но дома оставаться после всего произошедшего хотелось еще меньше.
– Сейчас приду, – эхом откликнулась Надежда на ее шепот. – Открой мне дверь, чтоб я не звонила.
В квартире у Ветки стоял полный кавардак, впрочем, как и всегда. Удивительно, но Надежда ни разу не застала у нее порядка. Нет, за чистотой как таковой Ветка следила с особой тщательностью, мыла-пылесосила-проветривала, но вот разложить вещи по своим местам – это уж извините. Детские игрушки валялись по полу сплошным слоем, начиная от входной двери, и вошедшему надо было проявить чудеса ловкости, чтоб не наступить невзначай на какую-нибудь пищащую резиновую собачку или маленькую машинку. К тому же везде – по столам и по стульям – были разложены большие и маленькие лоскутки ткани, и присесть, ничего никуда из этого добра не переложив и не попутав, можно было только на кухне. Дело было в том, что Ветка шила. Творила одежду на заказ, постоянно давала в газеты объявления типа «шью быстро, качественно, недорого, на любую фигуру». Получалось у нее это из рук вон плохо, зато брала она за свое «быстро-качественно» и впрямь недорого – в два раза меньше, чем всякая уважающая свой труд портниха. И тропа к ее домашней мастерской никогда не зарастала. В основном это были клиентки несостоятельные и с фигурами такими же несостоятельными, то есть расплывшимися от дешевого калорийно-модифицированного питания. Доход от этого занятия был у Ветки небольшой, но единственный. Да и времени на это занятие всегда было в обрез – только в те часы, когда дети спят. Так что после восьми вечера она лихорадочно впадала в рабочее состояние – иногда на всю ночь. Ходила потом целый день вымороченная, клевала носом и едва дожидалась послеобеденного детского сна, чтобы свалиться замертво. И никогда не жаловалась по той простой причине, что жаловаться ей было практически некому. Родственников достойных у Ветки не водилось, и приходилось рассчитывать только на свои силы, чтобы устроить себе какую-никакую жизнь. Хотя говорят, только тот в крайне стесненных обстоятельствах и выживает, кто на себя одного надеется, и Ветка могла служить для этой жизненной мудрости наглядным примером. А особенно поражало Надежду в подруге то непостижимое качество, что ей удавалось еще и деньжат прикапливать на «черный день». Прямо героизм какой-то – казалось, уж чернее тех дней, в которых сейчас проживала Ветка, оставшись одна с малыми детьми, и придумать больше нельзя. Ветка только плечами пожимала, слушая ее восторги по поводу своих сверхспособностей к накопительству. У нее вообще была собственной придумки теория на этот счет. Все накопители, она считала, делятся на накопителей-оптимистов и накопителей-пессимистов. Первые живут предвкушением: вот погодите, накоплю сколько нужно, тогда поживу! Полная им противоположность – вторая категория. Эти копят, пребывая в вечном страхе, – только на черный день. Вот она и копила, чтоб отделаться от этого самого страшного страха. Чтоб отдать ему кругленькую сумму, откупиться от него и жить себе спокойно.
– Заходи, только тихо… – встретила она Надежду у двери. – Иди на кухню. Чайник сама ставь, мне некогда, зашиваюсь. И в прямом, и в переносном смысле. Завтра утром клиентка на примерку придет, а мне еще все собрать-наживулить надо.
– Я не хочу чаю, Вет, – хриплым шепотом проговорила Надежда, пробираясь осторожно среди разбросанных по прихожей игрушек.
– Зато я хочу! Давай-давай, подсуетись, и бутерброд мне какой-нибудь изладь потолще. Я поужинать не успела.
– А кормить я тебя им с рук буду? Ты же шьешь.
– Можешь и с рук. Рассказывай давай, что у тебя произошло. Почему Витя с чемоданом выскочил?
– А догадайся с трех раз…
– Свалил, что ли?
– Ага. Какая ты умная, прям спасу нет.
– Вот козел! А чем мотивировал?
– Да ничем особенным. Вроде как не поверил мне, что тот, вчерашний, случайно в нашу дверь забрел. Вроде как оскорбила я его мужское достоинство тем, что в его отсутствие в доме чужой мужик ночевал.
– Вот козел!
– Ну почему козел-то? Ты что, других эпитетов не знаешь, что ли? Заладила – козел да козел.
– Нет, не знаю я других эпитетов для таких вот сволочей! У самого рыло в пуху, а жену надо виноватой сделать! Повод найти для своего же блуда!
– Ну почему – повод? Может, он и правда оскорбился?
– На-а-а-адь… Ну не будь ты такой наивной, господи… Ты же такой ему подарок сделала – пальчики оближешь! Он же явно свалить хотел, к разговору неприятному готовился, к объяснениям, к слезам твоим. А тут на тебе – ничего и не надо такого! Мы и сами, как говорится, хорошо оскорбились! И не виноватые мы ни в чем! Мой Генка вот также мучился, причины все придумывал. Ему, знаешь, потруднее было, чем Вите твоему. Сама подумай: в чем таком можно обвинить жену на сносях практически? Вроде как ни в чем таком, правда? Вот он и придумал себе оправдание, что Машка якобы не от него. Козел…
– А с чего ты взяла, что Витя свалить хотел? Может, загулял просто? У мужчин, знаешь, это случается иногда. А семья, она и есть семья.
– Нет, Надь. Не обольщайся. Не хотела тебе говорить, да придется. Видела я тут его на днях с дамочкой.
– С какой дамочкой? – с трудом выдавила из себя Надежда.
– А с такой! С упакованной, вот какой. Вся из себя такая, за рулем, машина иномарка. У нее и квартира, наверное, не однокомнатная. Витя-то твой тот еще бухгалтер, все рассчитал как надо. Ты у него была первой ступенькой на пути к благополучию, теперь пора на следующую подниматься.
– Ты думаешь, он меня просто использовал, да?
– Ну да… Ты ж сама рассказывала, что, когда вы познакомились, у него даже прописки не было! Ты же маму свою и уговорила прописать его временно в вашей квартире. Не помнишь, что ли? А потом мама твоя негласное условие выставила. Женись, мол, Витя, на моей дочке, тогда и разменяемся, и будет у тебя свое законное жилье. Как будто ты уродина какая или дура набитая, чтоб тебя пристраивать за непьющего-положительного надо было.
– Так он и в самом деле непьющий, Вет. И положительный. Сейчас таких днем с огнем…
– Да, Надь. Наверное. Ты права – ни днем, ни с огнем. Только мне иногда кажется, что нормальных счастливых баб на свете уже не осталось. Все какие-то… пришибленные. Или страхом припыленные. На иную посмотришь – вроде вся из себя гордо-самостоятельная, а внутри все равно пришибленная. Одних, как тебя вот, с детства сломали, других, как меня, потом предали. Третьим просто не везет. Четвертые счастливыми притворяются, чтоб выскочить из этого нехорошего фона. А счастливых, просто так любимых и любящих, нет! Просто нет, и все!
– Нет, Ветка, не права ты. Каждая из нас по-своему счастлива. Просто женское счастье – оно такое всегда хрупкое, ранимое. Ради него все время чем-то жертвовать приходится.
