– Э-э-э… Кхм… Ани… Понимаете, это грубый мужской вкус, но никак не попытка вас обидеть…
Ани-Ра, сообразив, что Эльконто все это время находился в гостиной не один, а с гостем, который по иронии судьбы, стоило ей появиться и начать «выяснять отношения», удалился в туалет, тут же свернула тряпки в «валик» и смущенно залепетала.
– Простите, доктор. Я… не знала, что вы тут… Простите.
И, подвязанная ремешком, в длинной мужской майке, перепуганной ланью, поскакала вверх по лестнице.
– Ну, ты даешь! – Тихо прошипел Лагерфельд. – Не мог купить чего-нибудь подлиннее?
– Там… достаточно длинно.
– Извращенец. Я бы тоже обиделся.
Эльконто обиженно возвел взор к потолку и вздохнул, но не по-настоящему, без раскаяния.
– Может, она когда-нибудь наденет?
На этот раз круглыми стали глаза цвета чая.
– Ты вообще рехнулся? Идиотизм – это заразно, а-а-а? Если да, то я пошел. – Покупанец женских вещей, тоже мне. Покупец!
Стив хрюкнул от хохота и тут же зажал рот рукавом, испуганно посмотрел, не покажутся ли вновь голые женские пятки, но на лестнице, к всеобщему облегчению, было пусто.
* * *
Вопреки советам друзей, склонным иметь тотальный контроль над всем, что только можно контролировать, Эльконто так и не установил внутри дома камеры. А теперь не знал, жалеть или радоваться.
Половина двенадцатого ночи. Принесенные Стивом бумаги просмотрены, отчеты проверены, рекомендации и приказы отданы заведующему командующим штабом по телефону.
Все. Спать?
Доктор уехал полтора часа назад – перед этим поднялся наверх, заверил, что состояние «пациентки» нормальное, стабильное. Пациентки, которая перед этим трясла у них перед носом шортиками, в нужности покупки которых он так долго сомневался. Ну и что, что короткие? Ну и что, что с клубничками. Аппетитно, вкусно. В таких очень удобно ходить в своей комнате, лежать на кровати, задрав пятки к потолку, читать книгу, например…
Он почему-то вновь смутился от собственных мыслей. А после решил – к черту! Не нравится, пусть не одевает. Он старался, да, старался – это не преступление. А вкус, он, как жопа, у каждого свой, что поделать…
Дэйн откатился в высоком кресле от стола, тяжело оперся на подлокотники мощными руками, поднялся. Наверное, Ани уже спит. Ему тоже нужно хлебнуть прохладной воды и спать.
Погасив свет в кабинете, он вышел из комнаты и направился к лестнице.
* * *
Ани не спала.
Дэйн совсем не ожидал увидеть ее, сидящей на кухонном стуле, ссутулившуюся, смотрящую в пол. С завешенным волосами лицом, сцепленными руками, всем своим видом выражающую тихую горечь одинокого бытия. И когда он наткнулся на нее взглядом, застопорился на пороге, растерялся.
Снова нужны диалоги, шутки? Соседские беседы ни о чем? Он просто хотел воды, ничего более.
Она так и не переоделась – сидела в мешковатой, подвязанной ремешком, майке, будто за сутки привыкла к ней, как ко второй уже родной шкуре.
Эльконто осторожно прокашлялся; водопад нерасчесанных, соломенных волос качнулся, голова поднялась. На него взглянули большие, грустные и кажущиеся, в неверном свете единственной вкрученной над раковиной лампочки, бездонными глаза.
– Простите. Я тут мешаю, да?
– Нет-нет. – Он вновь прочистил горло, смутился. – Я просто зашел за стаканом воды. Захотел пить перед сном. Бывает.
– Да, бывает. – Она кивнула. – А мне не спится. Я выспалась днем. Зачем-то. Не знала, чем себя занять, а теперь сижу тут. Простите. Мешаю вам, наверное…
– Нет, не мешаете.
Он поверить не мог – всего лишь сутки назад он был готов придушить эту девку голыми руками, в лучшем случае сдать Комиссии и навсегда избавиться от проблем, а теперь утешает ее же. Сам. Заботится, тепло ли ей, холодно ли, покупает трусы, майки… Надо было, все-таки, позвать Халка, заставить его прочистить ей мозги. Ну и что с того, что собаке тоже больно рубить хвост, зато быстро и один раз. А после дворовая псина становится породистой…
Чувствуя себя гостем на собственной кухне, Эльконто не прошел – осторожно пробрался вдоль стойки до раковины, налил в стакан фильтрованной воды, выпил, собрался уходить.
– Спокойной ночи. – Пожелал довольно сухо.
Грустные, бездонные глаза вновь взглянули прямо в его, заставили остановиться.
– Я хотела извиниться. – Прошептала Ани тихо. – За сегодня. Я нервная, неблагодарная, не могу справиться с настроением, понимаете? А вы так старались. Вы купили мне все эти маечки, штаны, даже спортивные костюмы и кроссовки. Столько всего. А я даже не сказала спасибо. Упрекнула. Простите. Я не хотела. Честно.
Он стоял, смотрел на нее и чувствовал жалость. За нее, за себя, за все, что они сделали, за текущую ситуацию. За эти покатые сутулые плечи, за затянутые тоской глаза, за опущенные уголки ненакрашенных губ, за ее грустный взгляд в никуда, в небытие, куда-то туда, где, наверное, гораздо лучше, чем здесь. Теплее, роднее.
– Не стоит благодарности. Вам нужны эти вещи. А настроение? Это, наверное, сложно, я понимаю.
Но понимал ли он на самом деле? Понимал, каково ему было бы, проснись он с чистым в голове листом, в незнакомом доме, среди людей, где не знаешь, кому можно, а кому нельзя доверять? И так ли это просто – не помнить себя? Ни прошлого, ни дорог за плечами, ни характера. Быть там, где ничего нельзя назвать своим? Вот и сидит она в его майке, подвязанной ремешком, смотрит в никуда. Сидит на кухне, потому что ей все равно, где сидеть – в спальне, в гостиной, на кухне, потому что нет в этом мире «ее» места, потому что все места стали вдруг чужими, а свое…. Если оно и было, забылось.
Ему стало не просто грустно. Почти холодно. А Ани тем временем, глядя в окно, спросила:
– Как вы думаете, меня где-то там ждут? Ведь кто-то ждет?
– Конечно.
– И помнят?
– Обязательно.
– Меня ведь не мог никто не любить, да? Совсем никто.
Эльконто не смог ответить. Охрип. Кое-как выдавил из себя:
– Всех кто-то любит, как же иначе…
Ответил и задумался – есть ли такие, кого никто не любит? Никто не ждет, никто не помнит. И понял – есть. Он сам. Барт не в счет. Потеряй Дэйн память, да, его искали бы друзья, волновались бы, но они друзья, не любимые, не вторая половина. Но ей, Ани, нельзя сказать иначе – не сейчас, когда не во что верить.
– По вам скучают там, откуда вы ушли. Не может быть иначе.
– А они дождутся, как вы думаете? Если меня не будет месяц или два – дождутся?
Она смотрела так, что он внутренне разрыдался – смотрела с надеждой, с примесью жизненно важной веры, с хрипящей, придушенной ее собственной ногой тоской, смотрела с решимостью человека, готового идти до конца, даже если нет ботинок, нет теплой одежды, нет карты и нет дорог.
